Cyberdawn - Прекрасный старый мир [СИ]

Далее, по сведеньям полиции, выходит такая картина: гражданин, искренне уверенный, что происходящее — игра эротического содержания, приведённого во все отверстия оприходовал. Кроме удержания дёргающегося — “нежно и ласково”, по протоколу. Оприходованный дом покинул, да и направился к полицаям, на “надругательство силой” кляузу учинять. Полицаи выслушали, горожанина опросили, да и послали надруганного в дали дальние: сам в чужой дом пришёл, о соитии мужеском долгие беседы вёл, какого беса на достойного гражданина клевещешь?

Но Эурих вдаль не посылался, начал скандалить, ну и достал полицаев до того, что они его скрутили и учинили разбирательство. И выяснили, что уже пару дней как сей Эурих раб кафедры Академии. Причем кафедре ещё за поклёп и беспокойств пришлось платить полицаям и “надругивателю”.

Наш рассказчик подобному раскладу не порадовался: и так подчинённый-головотяп нанес убытки немалые, так ещё и продолжает на этом пути успехи немалые иметь. Скандалящего Эуриха скрутили, на кафедру доставили, да и выяснили ряд презанимательных фактов.

— Вы знаете, господин Терн, у сего мужа вскрылось расстройство психики, столь обширное и оригинальное, что иначе как следствием его эксперимента я это и не назову: возможно, с искажениями потоков времени связанное, гений знает, — откомментировал Морсгент. — Как в романах про путешествия эфирные описывал он иной Мир. Столь подробно и детально, что можно было бы принять слова его безумные за истину. Даже язык свой птичий, причём, не поверите, не один, придумал, — покачал головой академик.

— А отчего ж придуманный? — закономерно полюбопытствовал я. — Эфир неизведан, мало ли.

Не то, что я в “небезумии” впопуданца (в прямом смысле, злоехидно отметила моя гибридная личность) собеседника уверить хотел, отнюдь. Но резоны, состояние, отношения и прочие моменты были мне интересны, по понятной причине.

— Ну про бредовость изрядную социума построения, им описанного, я даже говорить не буду. По его словам, люди хуже животных тупых: жадные, жестокие бессмысленно, безмозглые… даже описывать не хочу. Не светочи мы, люди, в этом случае спорить глупо, но им придуманное уж совсем отвратно и мерзко. Явно следствие психики нездоровой и отклонений травматических, — выдал Морсгент. — Но в его безумии уверило меня иное. У него случилось якобы разума помутнение и утрата многих воспоминаний жизни. Что и психолог подтвердил. Да даже одарённым он быть перестал, что нонсенс! — на что я покивал, реально редкость неимоверная. — Но это эфирной травмой может быть объяснено. Притом, помнит он отчётливо якобы каждый день своей жизни, с деталями описаниями. Специалист, гимназиум их закончивший во всех ступенях и Академию, причём “элитную”, — усмехнулся маслу масляному рассказчик. — И… представьте себе, он даже теорему Пифагора не знал! — в ужасе выпучил на меня очи академик. — Да гений с ним, в таблице умножения путался, латынью не владел, греческим также, только птичьим своим. Ну, хоть латынь не забыл, но по рассказам его бредовым, “там”, — выделил тоном рассказчик, — “ерунду знать” ему было не надо. В общем, понятно, что следствие патологической травмы, притом как специалиста ценность его равна нулю.

— Да уж, — покивал я. — А держите его на кой?

— А что с ним ещё делать? — развёл руками Суторум. — Психологи, кроме ложной памяти и амнезии, болезней не зрят. Работать руками он отказывается категорически, хотели продать гражданину Синтору, который якобы над ним “надругался”, — хмыкнул академик. — Глянулся чем-то он уважаемому. Так в буйство впал, мало не берсерком стал. Обзывал языком птичьим своим всячески и прочее. Так, что психолог за разум его поручиться не мог. Правда, думается мне, что травма сия имеет некие корни в беллетристике про путешествия эфирные. Поскольку, хоть как специалист он не годен стал, но воображение обрёл фантастическое. Много глупостей описывал невозможных, да и ужасов откровенных, но не понимая ни как работает, ни зачем. Но при этом, иногда весьма забавные идеи высказывает. Вот, взгляните. — вытащил академик из кармана явно шариковую ручку, с несколькими стержнями.

Я её в лапах повращал, “догадку” проявил, на салфетке покарябал цветами разными.

— Стилом удобнее. — не соврал я, возвращая агрегат.

— А вы быстро разобрались, незаурядный у вас ум, — отвесил мне незаслуженный комплимент собеседник. — А в смысле удобства тут вопрос привычки. Мне, например, несколько цветов в одном корпусе сподручно очень для работ, да и товар вполне востребованный. И вот такая мелочевка его существование оправдывает, да и долги покрывает. Приставил я к нему рабу, что статус свой сменить хочет. Вот они вдвоём и выдумывают, точнее он выдумывает, она контролирует и следит. Может, и подданными станут, как долги покроют, — покивал Морсгент.

— А что за мысли страшные? — уточнил я.

— Не скажу, — отрезал Морсгент. — И сам забыть стараюсь. Столь мерзкие мысли из безумия всплывают… Впрочем, умозрительные, хвала гениям, так-то не агрессивен он. Да и, признаться, в голове вращал умозрительно вещи и пострашнее, но никогда они воплощены не будут!

И физиогномика показывала, что не врал. Ну, в принципе, военное применение науке придумать недолго, вопрос отношения. А тут, видно, наплёл янки про стандартный набор “цивилизации”, вроде оружия массового поражения. Ну и коробит сие собеседника вполне натурально: бессмысленное душегубство.

— Некоторым идеям, точнее, определённой сфере их применения, и вправду лучше в безвестности побыть, — веско покивал я. — Всё ж, как вы сами отметили, люди мы.

— Вот, я давно понял, что мыслите вы верно, эфиром и частицами! — аж просиял перед тем хмурый Морсгент, но вновь посмурнел. — Господин Терн, вы и учёный и политик… в общем, — махнул он рукой, — есть у меня к вам вопрос. Тайн не касаемый, но мне важный. Сами, как человек, своё мнение скажете?

— Смотря какой вопрос, господин Суторум, — ответил я, о “вопросе” догадывающийся. — Ежели тайны Полиса — так и скажу, оставив вопрос безответным. Ну а мнение скрывать не буду.

— Хорошо… — пробарабанил пальцами по столу Морсгент. — Скажите, господин Терн, столь жесткое истребление Британики было нужно? Нет, я прекрасно понимаю, они первыми напали, Полисы рушили, жертвы…

— Для начала, господин Суторум, скажу вам, — начал я, беря за руку побледневшую Милу, — что дом наш, в котором обитали мы с госпожой Сулицей, жителями полный, у нас на глазах был разрушен. Со знакомыми и коллегами, детьми ихними. Да и мы первое время каждый считали, что в доме том разрушенном другой пребывал.

— О, простите, господин Терн, госпожа Сулица… — начал было академик.