Александр Перерва - Чаша Гальфара

Наступил вечер. Надежды на быстрое выздоровление родителей развеялись окончательно. Уже часа три Алена совсем не выходила из своей комнаты; последний раз только голод заставил ее пройти на кухню в поисках съестного. Алена пошарила по кастрюлям, но они оказались пусты – обед приготовлен не был. Только на сковородке лежали три куска жареной рыбы. Алена переложила их на тарелочку, взяла из шкафчика буханку хлеба, но не успела она отрезать от нее кусок, как мимо промелькнула пушистая полосатая молния, раздался звон бьющейся посуды, и Аленин обед оказался на полу, среди осколков тарелки.

– Лимон! Противный! – чуть ли не со слезами на глазах воскликнула девочка и замахнулась на кота буханкой. Тот кинулся прочь, протопав лапами по кускам рыбы и придав им окончательно несъедобный вид.

Пришлось довольствоваться хлебом с абрикосовым вареньем и бутылкой молока. Когда чувство голода было утолено, с новой силой нахлынули прежние тревоги. Алене стало так жалко маму, папу, да и себя тоже; горький комок подступил к горлу, и, не в силах больше сдерживаться, девочка безутешно заплакала.

Между тем наступило время сна, и Алена, все еще продолжая всхлипывать, но действуя по принципу "утро вечера мудреней", начала стелить постель. Когда она легла, Лимонад тут же устроился в ногах на одеяле. Присутствие этого теплого живого комочка подействовало на девочку успокаивающе. Глаза ее постепенно высохли, лишь несколько слезинок остались висеть на ресницах. В них причудливо преломлялся голубой свет, исходящий от забытого цилиндрика, по-прежнему свечой стоящего на полке. Тысячи разноцветных звездочек дрожали и переливались перед Алениным взором. Некоторые из них начинали расти, они увеличивались, распухали, заполняя собой все пространство, и вдруг сами взрывались тысячами блистающих осколков. Алене казалось, что нет больше ни ее комнаты, ни самой квартиры, нет ничего, кроме этого сверкающего пространства и ее самой, летящей сквозь него, купающейся в пронизывающих его теплых и ласковых разноцветных лучах. Чувство необыкновенной легкости и спокойствия охватило все ее существо.

Сколько длился этот чудесный полет, Алена не могла определить – может, одну секунду, а может, несколько часов. Но вот что-то изменилось: впереди появилась черная точка, которая начала постепенно расти. Ощущение безмятежного полета вдруг сменилось чувством неудержимого падения. У Алены перехватило дыхание; черная точка впереди стремительно увеличивалась и меняла свои очертания. Что-то знакомое почудилось в них девочке, но разобраться – что именно, мешала все увеличивающаяся скорость падения. Еще мгновение – и Алена наконец разглядела: зловеще шевеля плавниками и скаля огромную пасть, усеянную острыми зубами, на нее стремительно неслась хорошо знакомая рыбина. Где-то в глубине сознания мелькнула мысль, что этого не может быть, ведь мама ее уже пожарила. Но тут же все мысли вытеснил леденящий ужас. Рыба все надвигалась и надвигалась на Алену, увеличиваясь в размерах с каждым мгновением. Ее немигающие глаза, горящие красноватым огнем, зло и неотрывно смотрели прямо на девочку, заставляя болезненно сжиматься сердце, пасть растягивалась в гнусной улыбке. Кого-то эта улыбка очень сильно напоминала. И вдруг Алена поняла, кого – Крокодиловну! Да ведь это же и была она сама: во всегдашней своей телогрейке и в резиновых сапогах. Продолжая улыбаться рыбьей улыбкой, Крокодиловна протягивала вперед руки с длинными крючковатыми пальцами, пытаясь дотянуться до Алены. "Пропала Алена, пропала Алена", – то ли это шипела Крокодиловна, то ли эта фраза билась в голове, болью отдаваясь в висках.

Вдруг все исчезло; Алена поняла, что лежит в своей кровати с закрытыми глазами, до боли сжав пальцами край одеяла. Сердце трепетало в груди, как пойманная птичка.

"Так это только сон, – с облегчением подумала девочка. – Ну конечно, вся эта история с болезнью родителей – только дурной сон"…

– Пропала Алена, – голос раздался совсем рядом, где-то в ногах у Алены, заставив ее опять внутренне сжаться. Голос, довольно странный тенорок, произнес фразу жалобно, с каким-то подвыванием. Раньше Алена его никогда не слышала, но могла поклясться, что он был ей знаком.

– Конечно, пропала, если только мы ей не поможем, – ответил второй, девчоночий голос.

– Но как? Что мы можем сделать? – опять запричитал первый. – Особенно ты.

Тут в голосе явно послышалась насмешка.

– Я пока не знаю. Но ведь вчера ты уже один раз выручил Алену, сам говорил. А теперь у нас еще есть и это.

В разговоре наступила пауза.

"Интересно, кто это такие, и о чем это они", – думала Алена, стараясь ни единым движением не выдать себя. – Пусть думают, что я сплю".

Удивительно, но она не испытывала никакого страха, одно только любопытство. Медленно-медленно девочка приоткрыла глаза.

Стояла глубокая ночь, но все окружающие предметы были отчетливо видны. Комната была погружена в голубоватый полумрак; неестественно синий, волшебный свет струился откуда-то с книжной полки. Алена сразу вспомнила о необыкновенном цилиндрике. Потом она осторожно перевела взгляд туда, откуда только что раздавались странные голоса. Там, в ногах у Алены, на одеяле, подперев передней лапой голову, развалился Лимонад и с задумчивым, если не сказать грустным видом, слегка прищурившись, смотрел на голубую звездочку. Вид его был настолько комичен, что Алена не выдержала и прыснула в одеяло. От неожиданности кот взвился в воздух, шлепнулся обратно на брюхо и замер, прижав уши.

– Ну ты, Лимонад, и трус. Хотя, может, это и пригодится, если вдруг придется участвовать в соревнованиях по прыжкам в высоту.

Это говорила большая плюшевая обезьяна – любимая Аленина игрушка, которую она знала столько, сколько сама себя помнила, и без которой никогда не ложилась спать. По семейным преданиям, обезьяну подарили Алене родители на ее первый день рождения. Звали обезьяну очень коротко и странно – Лю. Откуда взялось это имя, Алена не знала, да особо и не ломала над этим голову. Ей оно нравилось – вот и все.

И вот теперь эта игрушка, сшитая из искусственного меха и набитая какими-нибудь опилками или чем-то вроде того, как ни в чем не бывало сидела на краю Алениной кровати, свесив вниз ноги и болтая ими в воздухе. При этом она с явным удовольствием крутила головой из стороны в сторону, поглядывая то на кота, то на девочку. В свою очередь Алена во все глаза смотрела на свою любимицу. Целое море чувств захлестнуло ее, но самым сильным было, пожалуй, чувство радости, близкое к ликованию.

– Вот это да! – только и смогла выдохнуть Алена, резко садясь в кровати.

– Ладно, ладно, – обезьяна сделала успокаивающий жест руками, как артист, вдоволь насладившийся вниманием публики.