Константин Кураленя - Империя в огне

Только было я открыл рот, чтобы задать очередной вопрос, как по чьей-то незримой команде всё пришло в движение. Забегали стражники, зашевелились поднимаемые на ноги рабы. Ну что ж, я и так узнал немало, поглядим, что будет дальше.

Некоторое время я оставался пассивным наблюдателем событий, но это продолжалось до тех пор, пока мне в руки не всучили лопату и не заставили копать. Мог ли я когда-нибудь представить, что мне придётся копать могилу самому Потрясателю Вселенной, Великому Чингисхану, ну и, естественно, самому себе любимому? С ума сойти можно! Так издевались над обречёнными только фашисты да братки из девяностых годов двадцатого века. Видно, историю любили.

Если кто-то думает, что могила великого хана – это ямка размерами метр на два, то глубоко ошибается, могила хана – это огромный котлован размерами с угольный разрез. А как же иначе? Ведь заботливые и любящие родственники должны уместить в могиле всё, что понадобится главе рода для достойного существования на том свете. И лошадей, и одежду, и утварь, и рабов, и ещё по мелочам много чего другого. Да и чего греха таить, пыли надо было побольше в глаза напустить. Любили великие ребята это дело.

«Вот судьба, – думал я, остервенело кидая землю, – это же надо, всю жизнь, не считая первого путешествия вместе с амурским сплавом, приходится на кого-то горбатиться!»

– Послушай, чужеземец, – отвлёк меня от работы голос всё того же дохлого, но всезнающего, не иначе писарем при начальных людях состоял, паренька, который и здесь оказался рядом со мной. – Не слишком ли ты торопишься на свои похороны?

– Перед смертью не надышишься, – буркнул я, не отрываясь от работы.

Мне надоело бояться предстоящего. Я никогда не понимал людей, пытающихся оттянуть миг неизбежного. «Раньше сядешь, раньше выйдешь» – как гласит старая каторжанская мудрость. И вся недолга!

– Спешить туда не стоит, – резонно заметил тангут.

– Что такое миг по сравнению с вечностью! – бесшабашно махнул я рукой и, поплевав на ладони, с новыми силами принялся за работу.

– У тебя не будет вечности, куин, ты разве забыл? – не отставал от меня заморыш.

– Я совсем другой веры, корефан, – оставил с носом я зануду. – И мои боги примут мою бессмертную душу, в отличие от твоей, в любом состоянии.

Так незаметно, за приятными беседами о земном и вечном, была выкопана могила для первого Великого хана всех монголов. После этого началось такое, что я начисто забыл, в каком качестве меня пригласили на это мероприятие. Над степью поднялся вой и плач. Присутствующие надрезали себе кожу на лбах, стекающая кровь заливала глаза, и казалось, что плачут они по ушедшему в страну последней охоты кровавыми слезами. Под этот плач в хоромы, выстроенные посредине котлована, поселили покойного, а вместе с ним несколько жён и наложниц, предварительно сломав им позвоночники. Затем такую же ужасную процедуру прошли сорок девственниц из сорока знатных монгольских родов. Это чтобы на том свете хан мог жениться, когда душа пожелает.

«Вот ведь какие гуманные, – удивился я, – не стали живьём закапывать».

Затем стали стаскивать в могильник всякую утварь, одежду и прочие необходимые в потустороннем мире вещи. А напоследок в котлован спустился целый караван с сокровищами.

«Красиво жить не запретишь, – безо всякой зависти подумал я, а второй моей мыслью было – вот они, те злополучные сокровища Чингисхана, которые азартные кладоискатели не могут найти до наших дней».

Пожив среди этих людей и поскитавшись по степям, я смог бы примерно обрисовать это место, но для чего? Чингисхана хоронили в его родных краях, где с незапамятных времён кочевали их прадеды. А изначально его предки жили у подножия горы Барагхан Уулы, что высится между прозрачными водами великого Байкала и Баргу- зинской долиной, как раз напротив острова Ольхон. Это уже потом они перекочевали в урочище в верховьях реки Онон. Кстати, из этих самых мест была и мать будущего хана Оулэн, которую Есугэй-богатур отбил у татар и привёз в свой улус. Вот так-то, Чингисхан-то, оказывается, наш мужик, забайкальский.

Других примет дать не могу, потому что после того, как могильник закопали, по нему целые сутки гоняли табун лошадей. А чтобы запомнить место и вернуться сюда через год на поминки, над могилой принесли в жертву верблюжонка. Считается, что убитая горем его мать и через год найдёт дорогу к месту смерти своего дитя.

Наступала и моя очередь сказать последнее прости и покорно склонить голову под нож палача, потому что у нас стали отбирать лопаты и сгонять в кучу.

«Покорно? Ну уж, дудки!» – воспротивилась душа, да и внутренний голос добавил жару: – «Ты это, парень, брось, я ведь тебе сказал – думай!»

Распорядительные стражники выстроили нас в колонну по двое и повели вниз. Здесь, под одобрительные крики провожающих, нам стали резать глотки. Такое отношение меня очень возмутило: мало того что не стали ломать хребет, так и головы рубить им, видите ли, неинтересно. И когда подошла моя очередь, то это возмущение приняло вполне реальные очертания. Я уклонился от пытавшегося полоснуть меня по шее ножа и, без труда завладев холодным оружием растяпы-палача, проделал эту неприятную процедуру с ним самим. Парень даже не успел понять, что произошло, и, забулькав хлынувшей на песок кровью, отправился на свидание со своим ханом. Второй орудовавший тесаком палач от такой неслыханной наглости чуть не выронил из рук своё орудие труда. Но затем встрепенулся и кинулся ко мне. Сверкнувший в воздухе клинок остудил его пыл, и душа ретивого паренька поспешила за душой своего коллеги. Я горделиво огляделся по сторонам, наивно полагая, что мои товарищи по несчастью, воодушевлённые примером героя-одиночки, кинутся на своих мучителей и хотя бы смерть встретят достойно, а не как тупая скотина. Но не тут-то было.

Началось что-то непонятное моему разумению! Меня возжелали убить все: и те, что хотели отдать почести своему хану, и те, что стояли рядом. Но самое интересное, меня хотели убить те, кого предназначили в жертвы! Всё-таки велико в нас чувство стадного инстинкта, а я, по-видимому, был далеко не Спартак и не сумел поднять угнетённые массы на восстание.

Убедившись, что поддержки не будет, я решил продать свою жизнь как можно дороже. Поэтому на всякий случай прихватил лопату, которая оказалась под рукой. Сапёрной лопаткой меня учили орудовать ещё в незабвенном тысяча девятьсот восемьдесят втором году в учебном спецподразделении, поэтому, когда на меня навалились ребята с саблями наголо, она мне здорово пригодилась. В начале схватки было как-то неудобно, потому что черенок у лопаты оказался слишком длинный, но когда очередной размахивающий саблей «джигит» отрубил от него половину, стало ловчее. Моя лопата летала быстрее молнии, и вскоре среди нападающих не стало охотников высовываться в передние ряды. Я же воспользовался передышкой и стоял, гордо расправив плечи, перекидывая своё оружие из руки в руку. Но триумф продолжался недолго. Раздалась какая-то команда, которую я не расслышал, и опозорившиеся воины понуро расступились в стороны.