Тамара Вепрецкая - Сантрелья

— Я тоже, — призналась я.

— Вы извините меня за это сольное выступление. Сам не знаю, что на меня нашло, зачем я все это вам рассказываю. Просто с вами мне очень легко. И я часто ловлю себя на мысли, что готов поделиться с вами своими самыми бредовыми идеями и самыми глупыми размышлениями. Почему-то я уверен, что вы всегда поймете и не осудите. — Он развел руками. — Видите, я готов искать у вас совета, даже если сам знаю, как поступлю. Готов болтать с вами просто так, ни о чем.

Я ободряюще улыбнулась и попросила:

— Поиграйте, пожалуйста, еще.

Он не стал ломаться и подарил мне еще несколько минут чудесной своеобразной музыки. Потом вдруг резко поднялся, сел в кресло напротив и устремил на меня свои Святогоровы зеленые глаза.

— Вы избегаете меня, потому что я, очевидно, напоминаю вам о тяжелых испытаниях, через которые вам пришлось пройти в чужом веке, — произнес он. — А меня, напротив, тянет к вам, потому что вы связующее звено между мною и моим предком, которого все его потомки боготворили.

— Владимир, кто сказал вам, что вы ассоциируетесь у меня с неприятными воспоминаниями? — удивилась я.

— Никто. Просто в ваших глазах я всегда читаю затаенную грусть.

Я невесело усмехнулась про себя: "Если б он только знал, что это как раз он — связующее звено между мной и моим утраченным навсегда возлюбленным!".

Вслух же я сделала ответный реверанс:

— На самом деле, мне тоже очень легко с вами общаться. — И вдруг выпалила: — Пожалуй, я не буду вас больше избегать.

И я засобиралась домой. Покидая гостиную, я бросила случайный взгляд на фотографии, и теперь мне стало понятно, почему среди них не было снимка жены.

Рахманов отвез меня домой. Прощаясь, он сказал:

— Через несколько дней я, вероятно, уезжаю в Испанию. Мне жаль расставаться с вами. Особенно теперь, когда вы пообещали не избегать со мной встреч.

— Спасибо за вечер, Володя! Импровизация удалась на славу! Счастливого пути! — и я вышла из машины.

А спустя три дня он улетел в Мадрид.

Шел конец июня. Лето уже наступило и незаметно подкатывалось к середине. Ох, и короткое же лето в нашей среднерусской полосе! И погодой совсем не балует: то зной, то дождь, то холод.

Закончилась сессия. Только что последний студент ответил мне на последнем экзамене, и я чувствовала себя опустошенной, точно выпотрошенной. В тщетных усилиях найти хоть крупицу знаний, а может, впрыгнуть в уходящий поезд и вложить хоть крупицу знаний в каждого студента, я принимала экзамены подолгу. Такая методика требовала огромных душевных затрат. Когда сама сдавала экзамены, я настолько нервничала, что пребывала в полуобморочном состоянии, однако, принимая экзамен, я теперь переживала за каждого студента. И приходила к выводу, что, вероятно, сдавать экзамены все же легче, чем принимать.

Этот последний экзамен совпал с невыносимой жарой. Стояла такая духота, что, казалось, из окружающей среды полностью выкачали воздух, и людям нечем стало дышать. Они, подобно рыбам без воды, хватали воздух ртом, но кислород не поступал в легкие. По ночам на город обрушивались оглушительные грозы, не приносившие облегчения. Утро уже встречало всех влажной духотой.

Студент радостно помахал зачеткой и выскочил из душной аудитории. Я упала головой на руки, не в силах двинуться. Немного переведя дух, я заполнила ведомости, сдала их в учебную часть и предстала перед необходимостью выползти на пыльную, жаркую улицу. От влажности пыль казалась разбухшей, а от зноя — горячей.

Пока я добиралась домой, мысли мои беспорядочно блуждали, перескакивая с одного предмета на другой. Мозг не в состоянии был на чем-то сосредоточиться. Когда голова освобождалась от работы, я всегда неожиданно ловила себя на воспоминаниях о Святогоре. Я гнала их прочь, но они все ширились и множились, пока я полностью не погружалась в то время. Что-то екало в груди, однако уже без боли, без надрыва, без острого отчаяния. Неизбежность требовала смирения, и отчаяние сменилось глубокой грустью.

Я никого из близких не посвятила в тайну своей любви. Маму я не хотела огорчать: ей хватило волнений в наше отсутствие. С отцом мы никогда особо не обсуждали подобных тем. Ольга сама переживала тяжелый период — семейный кризис: ее брак грозил распадом, и она прикладывала титанические усилия к его сохранению. Игорю просто не полагалось знать об этом, ни в коем случае. Я боялась какой-нибудь его неосторожной реплики, обидной и насмешливой, которую он бросит с досады, и причинит мне страшную боль, хотя и будет потом всю жизнь раскаиваться. Посвященным был лишь Коля, а он находился далеко.

И вдруг я подумала, что очень давно не получала вестей от него. Уже три месяца они с Людой жили в Испании и писали раз в две-три недели, а изредка и баловали меня звонками. Чаще писала Людмила. Ее письма, обстоятельные, образные, с юмором, разительно отличались от Колиных кратких сводок "с зоны боевых действий".

Особенно замечательное письмо написала Люда о самых первых впечатлениях испанской жизни:

"Ленок!

Свершилось!!! Вчера был знаменательный день! Брат твой пребывает в состоянии крайнего возбуждения: руки дрожат, он ими все время всплескивает и что-то нечленораздельное выкрикивает. Посему я взяла на себя обязанности его личного секретаря, чтобы попытаться в подробностях изложить тебе события вчерашнего дня.

Прибыли мы в Сантрелью утром и подкатили с ветерком прямо к подножию холма, наплевав на его заколдованность. В тот ужасный день, ознаменовавшийся началом поисков Коли, а завершившийся началом поисков тебя, помнишь? — в тот день мы по жаре чапали по каменистой пыли от дороги к холму — не ближний свет!

Взбирались на холм довольно долго, так что в зобу дыханье сперло: во-первых, высоко, а во-вторых, страшно. Подземелье привело меня в полное уныние. Длинный, бесконечный темный тоннель, ведущий в никуда. Холодно, сыро. Я физически ощущала махину холма, давившую на нас сверху, и мне не хватало дыхания, словно меня замуровали заживо. Только Коля все гнал вперед, как пес, взявший след, не давая никому возможности разбираться в собственных ощущениях.

Наконец, мы добрались до разрушенной лестницы, которая, вероятно, тебе хорошо знакома, и нырнули в коридор, такой узкий, что у меня почти развилась клаустрофобия. К счастью, он скоро расширился и привел нас в тупик. Я еще тогда подумала, что тупик — то самое слово. Ты знаешь, я очень боялась за Колю: что бы с ним было, если по какой-то причине предмет его поисков был бы блефом. Ну, к примеру, накачали вас там где-то галлюциногенными препаратами и спать уложили. Вот и примерещилось каждому свое!