Тамара Вепрецкая - Сантрелья

— Значит, это и есть твое приобретение, — оценивающе протянул коренастый бородач, сидевший во главе стола. В его голосе я узнала «бас» и поняла, что это владелец замка.

— Да, дон Ордоньо, — отчетливо, почти по слогам, произнес Абдеррахман.

— Но в этом покрывале ее невозможно разглядеть, — недовольно буркнул молодой человек, разместившийся рядом с доном Ордоньо.

— Да, дон Альфонсо, но по нашим обычаям, женщина должна прикрывать лицо, — откликнулся мой «повелитель», опять четко выговаривая имя.

— По каким-таким вашим обычаям? — агрессивно выкрикнул кто-то из гостей.

Абдеррахман не удостоил его ответом, и его имя осталось для меня тайной. Я испугалась за своего араба, мне казалось, что некоторые присутствующие хотели бы спровоцировать его на ссору. Однако, по всей вероятности, главное слово всегда оставалось за хозяином, а тот промолчал.

— Как это, должно быть, ужасно! — воскликнула молоденькая девушка, обращаясь к женщине постарше. — Мама, я не смогла бы дышать под этой тряпкой!

Да, милая девушка была права, и я уже изнывала под накидкой с непривычки и жалела всех мусульманок вместе взятых, но больше всех себя. Я очень надеялась, что эти нормальные люди заставят моего «дикаря» снять с меня эту «паранджу».

— Наши женщины не ропщут, дорогая Беренгария, — с легким поклоном ответил девушке Абдеррахман, и снова сделал акцент на имени.

— И, правда, Сакромонт, — вступила в беседу мать девушки, — сними, пожалуйста, накидку с бедняжки. Тем более, неизвестно, знакома ли она с вашими обычаями.

— Донья Эрменехильда, — поклонился ей араб, — ваше слово для меня закон. И вы проницательны, как всегда, — она действительно не нашей веры.

«Господи! Какой же я должна быть веры?» — испугалась я, но решила, что, вряд ли меня заставят молиться напоказ, и успокоилась.

Я недоумевала, почему Абдеррахман произносил имена по слогам, и вдруг догадалась, что это своеобразный способ показать мне хозяев: не мог же он официально представлять их своей пленнице. Я мысленно поблагодарила его за находчивость и внимание. Больше пока он не назвал по имени никого из присутствующих, и это означало, что он познакомил меня с семьей владельца Аструм Санктум.

Абдеррахман снял накидку с моего лица. Гости загалдели. С минуту все пристально меня разглядывали, а я готова была провалиться сквозь землю. Мужчины, составлявшие большинство в этом зале, переговаривались, перешептывались и перемигивались, хихикали что-то выкрикивали и хохотали. Наконец, дон Ордоньо поднял руку, и воцарилась относительная тишина.

— Ну, что же, Сакромонт, во вкусе тебе не откажешь, — гоготнул он и расплылся в улыбке. — Только пусть это не отвлекает тебя от твоих обязанностей.

Абдеррахман поклонился.

Лицо хозяина с рыжеватой бородой показалось мне добродушным, незлым. Правда, он компенсировал свое добродушие грозным басом и грубоватыми манерами, и все это вкупе с четким осознанием, что именно он в доме хозяин, и делало его настоящим владельцем мощной средневековой крепости.

Я никак не могла взять в толк, что означало слово «сакромонт». Сначала я посчитала это каким-то восклицанием или даже ругательством, вроде «Святой боже!» или «Черт возьми!». Однако, потом я заметила, что это слово употреблялось при непосредственном обращении к Абдеррахману. Возможно, не желая звать его мусульманским именем, они обозвали его по-своему, а, может быть, даже крестили его. Ведь эта сеньора со сложным готским именем Эрменехильда, упоминала, что он посещает их богослужения.

Да, что-то таилось за этими странными отношениями между христианскими владельцами замка и мавром-одиночкой, проживавшим в их доме. Но что? Они относились к нему явно с уважением, но он был в какой-то мере зависим от них.

— Пусть она расскажет о себе, — прервала мои размышления девушка, которую, как я поняла, звали Беренгария (прямо, как жену Ричарда Львиное Сердце).

— Боюсь, она не говорит на нашем языке, — возразил Абдеррахман, — во всяком случае, мне не удалось добиться от нее ни слова. Как я уже говорил, она чужеземка.

— Кто же она, откуда? — полюбопытствовала донья Эрменехильда.

— Не знаю, — пожал плечами Абдеррахман. — Я никогда не слышал такого языка. Поговорите с ней сами.

Женщина встала из-за стола и подошла ко мне поближе, видимо, полагая, что издалека мы не поймем друг друга. Это была красивая, статная женщина, лет сорока пяти, с длинными распущенными темными волосами, слегка схваченными ниткой бус. Синее платье свободного покроя, стянутое широким красным поясом чуть выше талии и понизу отороченное широкой, расшитой узором, тесьмой, особо подчеркивало ее горделивую осанку. Она держалась, двигалась и говорила с исключительным достоинством. Она показала на себя и сказала:

— Я — Эрменехильда.

Процедура выяснения имени во всем мире, во все времена одинакова. Я улыбнулась и ответила, положив руку на грудь:

— Элена.

— Откуда ты? — продолжила хозяйка.

Я пожала плечами и по-русски произнесла:

— Я не понимаю.

Она очертила широкий круг руками, подразумевая, наверное, окружающий мир:

— Кастилия. А ты откуда? — и она, показав на меня, затем махнула рукой в сторону окна.

Этот танец рук меня позабавил, и я, развлекаясь, ответила по-русски:

— Я из России.

— Изроси, — зачарованно повторила Эрменехильда, исковеркав мои слова, и вопросительно посмотрела на окружающих.

— Изроси, Изроси, — эхом прозвучало загадочное слово.

— Где это — Изроси? — вопрошали друг друга собравшиеся.

И тут, с громким стуком отодвинув скамью, выбрался из-за стола молодой человек по имени Альфонсо, вероятно, сын хозяев. Одет он был в короткую черную подпоясанную верхнюю блузу, отделанную золотистой тесьмой, красные чулки и кожаные легкие остроносые башмаки. Темноволосый в мать, с молоденькой бородкой, вполне симпатичный, чуть коренастый в отца.

— Кастилия, — и он обвел круг руками. — Бургос, — он куда-то неопределенно кивнул, ткнув при этом точку в своем воображаемом круге, и заливисто засмеялся, считая свою находку остроумной. — Санчо Гарсия, — и он горделиво потряс руками в воздухе и изобразил ими корону на голове.

Я совсем развеселилась и ответила шарадой на шараду:

— Россия, — и я обвела круг руками. — Москва, — и я ткнула точку в этом круге. — Ельцин, — и я изобразила корону.

Все засмеялись, будто восприняли мою шутку. И особенно понравилось имя нашего «короля»:

— Йельси, Йельси, — радостно повторяли окружающие.

На меня вдруг напало игривое настроение и озорство, казалось бы, совершенно не уместные при моих обстоятельствах. А что мне еще оставалось, кроме как бодриться изо всех сил? К тому же я пока не чувствовала опасности, пока в воздухе витала даже некоторая доброжелательность по отношению к моей персоне, по-видимому, все же вызванная любопытством.