Диана Удовиченко - Меч Ронина

Закончив, Коноха обработал поверхность меча напильником, вытер пот со лба, передал клинок Карасу. Тот понятливо кивнул, подошел к большому шлифовальному кругу, что лежал в углу. Черновая шлифовка, понял Дан. Он уже еле держался на ногах, но с интересом наблюдал за происходящим. Коноха в это время разводил в большой посудине глину с водой, добавлял какие-то остро пахнущие порошки. Месил получившуюся массу, приговаривая заклинания.

– Цутеки! – наконец, объявил он.

Карасу с поклоном передал вожаку меч, тот стал старательно обмазывать клинок зеленоватой кашей. Дан обратил внимание, что лезвие осталось почти нетронутым, зато на боковых гранях лежал толстый слой.

– Ты тут плохо намазал, – Карасу хотел было ткнуть пальцем в поверхность, на которую, по его мнению, было нанесено недостаточно зеленой массы.

– Уйди! – рявкнул Коноха. – Одно неверное движение, и меч погибнет в закалке!

Вожак священнодействовал над клинком, бережно, любовно покрывая его несколькими слоями загадочного состава и без остановки повторяя заклинания.

Потом, когда покрытие подсохло, Коноха торжественно произнес:

– Яки-ирэ!

– Закалка, – шепнул Карасу. – Самый важный момент. Сейчас меч получит душу. Стихия огня столкнется со стихией воды, и в бесчувственную сталь войдет дух. Ибо меч из звездной пыли всегда живой.

– Надо подготовиться, – сказал Коноха. – Поесть, совершить омовение, облачиться в чистые одежды, провести ритуал очищения. Мастер в момент яки-ирэ должен быть чист снаружи и внутри.

Выйдя из кузницы, Дан зажмурился: светило яркое дневное солнце.

– Сколько же мы там пробыли? – пробормотал он.

Для него время работы над мечом пронеслось, будто одно мгновение.

– Три дня и три ночи, – ответил Карасу.

Сполоснувшись в роднике, демоны отправились на поляну, обедать дичью, падалью, которую стая регулярно приносила из леса. Дана пригласили с собой, но он отказался – откопал несколько клубней дикого батата, испек их на костре. Запил водой из ручья.

Вскоре Коноха позвал его обратно в кузницу. Начитывая заклинания, раскалил клинок докрасна, поворачивая его в древесном угле. Сунул щипцы в руки Дана:

– Делай яки-ирэ! – И указал на корыто, наполненное ледяной водой из родника.

Дан замялся. Приятель рассказывал ему, что от закалки, от того, под каким углом и с какой скоростью опустить в воду только что выкованное оружие, зависит очень многое. Ошибившись, можно лишиться уже почти готового меча.

– Не тяни! Или ты хочешь, чтобы клинок взял часть не твоей души, а моей? – подогнал Коноха.

Дан схватился за щипцы, сунул алый от жара меч в воду. Глиняная обмазка понемногу отваливалась, обнажая пока еще неровную, неидеальную поверхность стали. Клинок остывал, отдавая жар воде, вокруг вскипала пена. Вдруг Дан ощутил, что как будто перенесся внутрь оружия. Он чувствовал бурлящую в мече силу, радость рождения и еще – жажду крови, радостное предвкушение битвы. Сейчас не только меч, но и он, Акира-Дан, закалялся, получал крепость, несгибаемость, умение побеждать.

Он услышал голос стали, обращенный к нему. Голос призывал сражаться, побеждать, не сдаваться.

– Чувствуешь единение с мечом? – спросил Коноха, пристально смотревший на него.

Дан молча кивнул.

– Значит, все правильно, – с облегчением выдохнул демон. – Все было не зря. Меч из звездной пыли впитал частицу твоей души. Теперь он – это ты, а ты – это он.

Не спалось. Настя лежала на постели и тупо пялилась в сумрак, ожидая полуночи, когда придет Юки-Онна. Снежная дева являлась каждую ночь. Усыпляла охранников, потом зависала над постелью Насти, смотрела с болью и ненавистью, выла от ярости, тянула руки к шее, желая удушить, но всякий раз отступала. Настя лежала, скованная холодом и ужасом, но в глубине души была уверена: Юки-Онна ее не тронет. Между ними словно стояла невидимая, но непреодолимая преграда.

И всякий раз Снежная дева исчезала, а наутро Настя находила труп еще одной из своих девушек. Она пыталась уговорить самураев выпустить их из дома или сообщить сегуну. Но охранники отказывались наотрез, утверждая: за распространение «ложных слухов» им даже сэппуку не позволят сделать. Трусость недостойна самурая, такому просто отрубят голову или сгноят в тюрьме.

Оставалось всего четверо суток и четыре девушки, а она так ничего и не придумала. Сообщить Сенкевичу? Во-первых, как? Все выходы из дома перекрыты, гейш стерегут то ли как вражеских шпионов, то ли как венценосных особ. Во-вторых, что он сможет сделать? Ничего. То же самое с Данилкой. Да Настя и понятия не имела, где сейчас находится друг.

Дожидаться, когда призрак убьет всех девчонок? Бедняжки без того в ужасе, каждая ночь может стать последней. Настя чувствовала ответственность за гейш, которых сама же нанимала. Получалось, что девушки гибли из-за нее.

Да еще и секс с сегуном представлялся слишком тяжким испытанием. Он не вызывал ничего, кроме отвращения. Но даже не это пугало Настю. Она боялась, что не выдержит ненависти Кумико, в удобный момент просто перережет Токугава глотку. Тогда ей точно конец. И смерть не будет быстрой.

Ну, а если даже предположить, что она выдержит близость с этой мерзкой тварью – как ему объяснить, куда за эту неделю исчезла обещанная ему девственность? Настя ничего не нашла по этому поводу в памяти Кумико, но предполагала, что за такой обман в Японии тоже могут жестоко наказать.

Не в силах больше лежать, она подскочила, зажгла светильник и нервно забегала по комнате. Хотелось хоть чем-нибудь себя занять, отвлечься от страха и ожидания. Настя схватила со столика расческу, зеркальце, принялась чесать волосы с такой яростью, что искры посыпались. Взгляд упал на резную шкатулку, в которой хранились всякие важные вещи.

Рука с расческой опустилась. Настя немного подумала, потом откинула крышку. Внутри лежали несколько документов из бакуфу и префектуры, палец Сакамото Митсуо, плотно замотанный в бархат (выкинуть странный подарок Настя не рискнула: вдруг покровитель захочет его увидеть?). В уголке шкатулки скромно притулился крохотный шелковый мешочек. Настя взяла его, достала клочок лисьей шерсти. Еще немного поразмыслила, с досадой проговорила:

– Хуже ведь уже не будет, правильно?..

Она вышла из комнаты. Охранник у двери посмотрел вопросительно.

– Мне нужно в сад, – твердо заявила Настя.

– Кумико-сан, ты же знаешь, что не должна выходить из дома до прихода сегуна, – вежливо произнес самурай.

– У меня кружится голова, – капризно проговорила девушка. – Мне нужно подышать свежим воздухом. Я задыхаюсь в стенах дома.

Самурай замялся – видимо, по инструкции полагалось проявлять вежливость к будущей наложнице Токугава.