Дмитрий Галантэ - Удивительное рядом, или тот самый, иной мир. Том 2

Вот только этого мне не хватало, теперь этот проходимец повадился мешаться мне в моих снах и с риском, опять же для моей, жизни! «Вот от этого и все неприятности», – пронеслась молнией мысль, принеся с собой облегчение от сознания, что наконец-то истинная причина поломки найдена, и я знаю, что мне надо делать. Всё понятно! Значит, этот вредитель и сюда посмел добраться и всё, как всегда, испортить. Сейчас-сейчас, подожди немножко, нужно только размахнуться посильнее другим крылом, чтобы отплатить сразу за все издевательства, так сказать, оптом. Я, что есть силы, размахнулся свободной рукой и успел ещё мстительно порадоваться неподдельному дикому ужасу, отразившемуся в глазах домового, который на мгновение перестал ломать моё милое крылышко. И решил предупредить, чтобы заглянуть ещё раз ему в глаза и насладиться, очень уж мне понравилось это:

– Вот сейчас я тебя угомоню и заодно приземлю, дружище! – Домовой слегка взгрустнул, а я его здесь же милосердно утешил: – Не переживай, мы с тобой и без мастерских обойдёмся, а в больницу тебя, шишок, не примут, ты будешь нетранспортабелен.

Я так и сказал «нетранспортабелен», не знаю, как мне удалось это выговорить.

– Три… Два… Один… Пуск…

Прорычал, одновременно с этим поняв, что это уже не сон, и я только что на полном серьёзе чуть не отбил голову обезумевшему от подобной моей реакции Максимке. Но руку мою он не выпустил и продолжал трясти её, пытаясь разбудить меня, видимо, делал это по инерции, растерялся и вошёл в ступор.

– Опять ты за своё, ехидна рыжая? А ну, брысь отсюда! – сонным голосом проговорил я, сожалея о том, что он в очередной раз прервал мне такой замечательный сон.

Он продолжал меня трясти, и я опять спросил его:

– Да ты, я вижу, всё никак не уймёшься? Чего ты от меня хочешь? Что-нибудь случилось?

– У-у, – отрицательно крутя головой, промычал он.

– Тогда зачем ты меня трясёшь, как грушу, ты же мне так крыло… руку оторвёшь!

Домовой, наконец, великодушно соизволил раскрыть рот, и сказал:

– Мы хотели бы немного перекусить, если позволите.

Появилась Банаша. Делать нечего, пришлось их кормить, они всё-таки существа заслуженные, а стало быть, негоже им ходить голодными. Пока я кормил семейку домовых, все начали потихоньку просыпаться. Потягиваясь и зевая лагерь пришёл в движение.

Ворон с Корнезаром немало удивились, узрев Максимилиана и его боевую подружку Банашеньку, которая мило с ними поздоровалась, сделав томный реверанс. Коршан разинул клюв в немом удивлении, а Корнезар ничего, быстро взял себя в руки и сделал вид, что воспринял чету домовых, как должное. Пришлось их знакомить. Джорджиусу же было всё безразлично, он лишь иногда начинал беспокойно оглядываться по сторонам и спрашивать ближайшего к нему: «а ты-то, однако, кто таков будешь, бродяга?». Это означало, что пора Дормидорфу доставать свою чудесную флягу, которую ему дал Парамон, и поить бедолагу отваром.

Коршан после знакомства с четой домовых задумчиво произнёс:

– Странно, но твой голос, Максимилиан, кажется мне смутно знакомым, где я мог его слышать, ума не приложу!

Я подумал: «да и нечего тебе никуда прикладывать свой ум, вот бы ты удивился, узнав, что этот самый Максимилиан начисто вытер тобой пол в нашей комнате и центральный винтовой тоннель в придачу в Подземном городе, только что отполировать не успел. Интересно было бы посмотреть на твоё лицо, если бы оно у тебя было, когда ты узнаешь об этом факте!». Но он, естественно, ничего не узнал.

Когда домовые вдоволь насытились, а произошло это знаменательное событие не так скоро, как хотелось бы, Максимилиан нехотя полез с продолжительным, тяжким вздохом к себе за пазуху. Было видно, что по каким-то неведомым причинам нашему геройскому домовику было крайне тяжело это делать, к тому же собственными руками, но он мужественно превозмог себя и достал небольшой свёрток, бережно завёрнутый в замусоленную бумагу. Он с трагичным сожалением, я сам чуть не зарыдал, протянул свёрток мне, со словами:

– Это всё вам, добрые люди. Небольшой подарочек от нас с Банашенькой, пользуйтесь на здоровье.

И зачем-то добавил ни к селу ни к городу, видимо, по старой привычке:

– Ми-ир вашему до-ому.

Я, конечно, немало удивился, но свёрток взял, поблагодарив на всякий случай. Хотя от домовика, как водится, можно было ожидать любого подвоха – всё-таки домовой есть домовой! Он ведь, как его не воспитывай и не учи хорошим манерам, всё равно просто жить не может без разных шуточек и каверзных, а порой и откровенно глупых розыгрышей.

Все, кроме Джорджиуса, разделяли мои справедливые опасения. Каково же было наше изумление, когда свёрточек оказался не чем иным, как таинственно исчезнувшей школьной скатертью-самобранкой, пропажу которой мы приписали делам рук непонятно каким образом испарившейся Томараны. Мы, естественно, очень обрадовались и долго благодарили скромно насупившегося домового, нетерпеливо жующего нижнюю губу, и его подружку Банашеньку. Домовик, такое впечатление, чуть не плакал от расстройства. Мы поначалу подумали, что это у него от радости и наших искренних, идущих от самого сердца похвал. Ан, нет!

Оказалось, пронырливый шишок умыкнул школьную скатерть сугубо для тайной и массовой добычи яств и угощений! Обеспечить себя хотел на всю жизнь пищей, хозяйственный! Как же это на него похоже! Без особого труда провернув дельце и найдя укромное местечко, хитрюга домовой битый час пытался выпросить у жадной скатерти свои любимые пряники. Он и просил, и угрожал съесть её живьём без соли и без перца вместо выпрашиваемого гостинца, и требовал именем Дормидорфа, и откровенно клянчил, но ничего не действовало. Мы, услыхав это, на радостях засыпали его с супругой сладостями, и только тогда они немного повеселели и успокоились, когда сами наелись от пуза и отложили про запас порядочный мешок. В итоге все остались довольны, а особенно старина Дормидорф, ещё бы, ведь теперь ему было чем расплатиться с Агресом.

Так за приятным и полезным общением прошло оставшееся до вечера время. Уже темнело и начинало ощутимо холодать. Мы развели побольше костёр и подкинули туда крупные поленья, чтобы они подольше тлели, заботливо согревая нас. Дормидорф заварил свой знаменитый чай. Затем скромно заказали у скатерти липового мёда и пирожки с земляничным повидлом, миндального печенья, ватрушек с ванилью и творогом, и пышный пирог с грибами, картошкой и луком, и, конечно, несколько кусков сырокопчёного мяса, но это уже так, перестраховались на всякий случай. Какой же уважающий себя вечерний чай обходится без мяса? Потом мы долго сидели и разговаривали, пили чай и ели, распространяя аромат на всю округу. Мясо очень пригодилось, как ни странно, Коршану. Кто бы мог подумать?