Виктор Сиголаев - Фатальное колесо

Я старался не давать страху заполнить свое сознание, хотя, если честно, жутко было до чертиков. Чудовищно угнетала темнота. Толща воды подо мной давила на психику как-то меньше. Живя на берегу южного моря, любой мальчишка с младых ногтей понимает, что утонуть на двухметровой глубине так же просто, как и на двухсотметровой. И разницы нет никакой.

Глубина не страшна сама по себе. Она опасна страхом перед ней. Как в том фантастическом рассказе, где выдуманные чудовища начинали кусать по-настоящему, стоило их реально испугаться.

А ведь в нашем фатальном путешествии по морю со мной рядом оказалось далеко не выдуманное чудовище. Вполне реальное — из мяса из костей. И смертельно опасное. Но кроме злости и досады по отношению к этому оборотню я вообще ничего и не почувствовал.

О страхе и речи не было. Вот чудовище до меня и не дотянулось.

Свежепреставленный Гришко почему-то вспомнился в том прикиде, в котором я увидел его на яхте — в спасательном жилете и голубеньких плавках. Он тогда меня учил: «Жилет нужен для маскировки». Ну, с маскировкой у него было все в порядке. А про истинное назначение этих оранжевых поплавков — что, забыл? В свой последний путь даже и не подумал накинуть на плечи спасательное средство, которое спасло бы ему жизнь.

Я, кстати, тоже забыл.

И поэтому сейчас с параноидальным педантизмом экономил силы, шевеля ластами лишь тогда, когда волна захлестывала голову. И все же постепенно чувствовал, как слабею. Носился весь день, как угорелый, да еще и не ел ничего практически. Откуда взяться дополнительной энергии в теле ребенка?

Я заметил, что уже не так ловко могу уворачиваться от набегающих волн, и соленая горечь несколько раз очень неприятно заливала носоглотку. Приходилось возвращаться в вертикальное положение и остервенело отплевываться. На это уходили драгоценные капли сил, которых становилось все меньше и меньше. Начинало потряхивать. Становилось прохладно даже в теплой воде — верный признак истощения. Где-то в глубине сознания зарождалась черная паника. И осознание глухой безнадежности, заполняющей все вокруг меня.

Организм работал уже на каких-то немыслимых резервных запасах. Я чувствовал, как мною начинает овладевать вялое, тупое безразличие, вытесняющее панические позывы. Очень плохой знак. Хотелось сжаться в микроскопическую точку, как тогда, под ногами у Чистого на обрыве. Сжаться и оставить за пределами сознания и раздирающее глотку жжение, и тупую боль в перегруженных мышцах, и холодные коварные волны теплого моря…

Резкая боль обожгла шею и я ужом завертелся в пене, очередной раз прилично заглотнув морской воды.

Медузы! Твари бесхребетные.

Милые твари! Дорогие мои! Спасибо вам, медузы.

Во-первых, болезненный ожог очень своевременно вырвал меня из накатывающей апатии. А во-вторых, я увидел, что в темном пространстве, окружающем меня со всех сторон, есть оказывается полоса еще более черного мрака. И он доступен мне даже на последних каплях жизненного горючего!

Наплевав на экономию, я развернулся на живот и отчаянно замолотил руками и ногами. Громадные скалы Фиолента возвышались передо мной в каком-то полукилометре.

Поживем еще!

Чуть не сглазил!

Сначала меня начали хватать судороги. Я успевал задержать дыхание и болтался поплавком, отчаянно растирая под водой изможденную мышцу. Потом превозмогая острую боль, снова рвался к скалам и… получал судорогу на другую ногу. В глазах плыли яркие пятна, потом резко темнело, и снова яростно вспыхивали мириады ослепительных брызг. Я бился за жизнь уже не осознанно, инстинктивно, как умирающий зверь.

Потом меня протащило волной по подводному рифу, усеянному мелкими ракушками молодых мидий, сорвало с ног ласты. Вместе с саднящей болью от бесчисленных порезов меня плетью хлестнула бешенная, исступленная радость — доплыл! Суша! Твердь!

И тут же меня очень чувствительно пару раз приложило об эту твердь предательскими волнами, беснующимися об упущенной добыче. Я с третьей попытки выцарапался на скользкую скалу и долго лежал, забыв о боли в измученном теле, жажду и вообще, обо всем на свете.

Я просто лежал, а безумные искры, словно сполохи какого-то сумасшедшего карнавала еще долго кружились в моем сознании и не желали гаснуть. Тело била крупная дрожь, а шокированный смертельной опасностью мозг не желал формировать ни единой осознанной мысли. Нахлынули, наконец, и паника, и животный ужас, и все то, что идеально ложилось в теорию посттравматического синдрома.

И понимание этого было первой здравой мыслью.

Ну, что ж. По крайней мере, начинаем называть вещи своими именами.

Шатаясь, я на четвереньках вскарабкался чуть выше, отметив краем глаза еле различимые просветы на горизонте с восточной стороны.

Скоро рассвет.

Я знавал эти суровые места — излюбленное место экстремального отдыха подростковой молодежи. В темноте на вершину обрыва — нечего было и думать подниматься. Верная смерть. Тем более для того, кто не знает местных запутанных и крайне опасных тропинок. Бонц не даст соврать.

Нужно было ждать восхода солнца.

Это была вторая здравая мысль.

Третья просто не успела оформиться, потому что я, добравшись до первой приемлемой ложбинки в камнях и сладко хлюпнув воспаленным носом, безмятежно уснул богатырским сном.

Мой сон был про то, как мне… невыносимо холодно…

На камнях Фиолента я проспал почти до обеда.

Потом добавил еще пару суток на койке в больничной палате, куда меня доставили соратники, переполошенные моим неожиданным звонком. Официальную выписку, разумеется, отложили, а родителям снова рассказали какую-то чрезвычайно правдоподобную версию о продлении карантина.

Какое это наслаждение — хрустящие простыни и мягкая панцирная кровать! И надежная твердь под ногами. Блаженство!

А вот в конторе гармонии не прибавилось.

Пока я восстанавливал силы, буквально все стояли на ушах. Надо было думать — сообщение об агенте в рядах КГБ четко ложилось в категорию «ЧП государственного масштаба». Шерстили всех не по-детски. Параллельно через мелкое сито перетряхивали связи безвременно почившего капитана — окружение, знакомства, контакты. По минутам восстанавливали его поступки, перемещения, разбирали служебные дела — чуть ли не под микроскопом. И самое неприятное заключалось в том, что пока не нашли абсолютно НИЧЕГО криминального. Или, хотя бы, антисоветского.

Моя версия подвисала в воздухе.

Да! Как я уже говорил, Гришко умел маскироваться.

— Ты должен знать об этом, Старик, — говорил Пятый, прямо глядя мне в глаза, — твою гипотезу о наличии крота в органах безопасности руководство считает бредом воспаленного воображения. Все улики — косвенные. Все предположения — интуитивные. Нет ни одного факта, связывающего Гришко с иностранными разведками.