Виктор Сиголаев - Фатальное колесо

Не до меня им сейчас.

На улице серьезно похолодало. Природа убедительно напоминала о том, что на носу — второй осенний месяц. Мол, пора бы и забыть уже о купальном сезоне и солнечных ваннах. Хватит того, что летняя эйфория растянулась вплоть до конца сентября. Теперь, осенняя промозглость стремительно добирала упущенное. Ночью прошел дождь, а ветер трудолюбиво и усердно работал над прореживанием быстро желтеющей листвы.

Я поежился. Впору было уже утепляться. Одного спортивного костюма становится маловато. Курточка явно не помешает. А пока, я просто сменил размеренную ходьбу на привычный для всей детворы бег вприпрыжку. И доскакал таким жизнерадостным Макаром до… школы. Своей собственной школы номер четырнадцать. Гостеприимно встретившей меня в качестве лупоглазого первоклассника какой-то месяц назад.

Нет, я не соскучился по грифельным доскам, старинным партам и чернильным пятнам на пальцах. Никоим образом. Мне хотелось пообщаться с завучем, Ларисой Викторовной, которая по просьбе безопасности осуществляла прикрытие моего отсутствия на занятиях. И которая в свое время оперативно сообщила куда надо о странном школьнике. И сообщила — непосредственно капитану Гришко. Что это могло дать, я пока не понимал, но на безрыбье, как говорится… и завуч сойдет.

Я зашел в до боли знакомый вестибюль, пахнущий мастикой, и направился на второй этаж. Деликатно постучал в обитую дерматином дверь.

— Можно, Лариса Викторовна?

Небольшое, аскетично обставленное помещение с малюсеньким «предбанником». И с огромным портретом Маяковского над столом. Завуч что-то старательно пишет в журнале, положив левую руку на стол, как прилежная ученица.

— Караваев?

Тяжелые очки, поднятые на лоб, плавненько так, и совершенно самостоятельно вернулись на переносицу. Как это она так делает?

— Здравствуйте, Лариса Викторовна. Зайти можно?

— Да. Заходи. Здравствуй, Витя, — ручка отложена, правая рука ровно легла на левую, и впрямь, как у школьницы, — проходи, садись. Я тебя слушаю.

Я плюхнулся на стул, стоящий возле окна, поерзал, удобнее устраиваясь, и строго посмотрел на женщину.

— Не хорошо, Лариса Викторовна. Не хорошо.

Завуч молча смотрела на меня. Спокойно и выжидающе. Я же говорил — идеальный педагог. Выдержка железная. Но мне нужно было выяснить — работали с ней после гибели Гришко, или еще не успели. Скорее всего — первое. Должны были успеть. Будем «танцевать» от этой версии.

— Теперь мне приходится Вас выгораживать. Темнить и выкручиваться. Как же так, Лариса Викторовна?

В глазах женщины появляется легкая растерянность. И напряженная работа мысли.

— Но… я ведь, ответила на все вопросы. Рассказала все, что знала. В отчетах же все есть…

Значит, все-таки допрашивали уже. Как я и думал.

— Я знаю. Только, получается так, что знаю я чуть-чуть больше, чем Вы рассказали нашим сотрудникам. И мне теперь приходится пребывать в некотором двусмысленном положении. Что нам делать?

Неуверенности в глазах женщины прибавилось. Зрачки несколько раз метнулись по сторонам, сигнализируя о легкой панике. На щеках даже выступил еле заметный румянец. Ого! Что-то есть. Что-то мы утаили от доблестных органов. Я как сапер на минном поле стал «опробовать щупом» обнаруженный сюрприз с другой стороны.

— Вероятно, Вы скажете, что все это малозначительно. И к делу не имеет отношения… Только, поймите меня правильно. Сейчас любая мелочь имеет значение. Такое значение, о котором мы, может быть даже, и не догадываемся…

Неожиданно Лариса Викторовна порывистым движением сдернула очки и спрятала лицо в ладонях. Щеки под пальцами густо наливались красным, как это бывает у белобрысых девчонок.

Я изумленно наблюдал за этой картиной краха «железной леди». Какая-то сюрреалистичная метаморфоза, от которой мне самому вдруг сделалось нестерпимо стыдно. И гадко, словно сделал я что-то подленькое и мерзкое. А ведь, скорей всего, так и вышло. Сам того не желая, я влез во что-то личное. И скорей всего интимное. И, надо полагать, связано это было… неужели с Гришко? С этим двурушником? Черт! Похоже…

— Простите, Лариса Викторовна, — вырвалось у меня, — ради Бога, простите. Я все понимаю. Вы не смотрите, что я ребенок. Это Ваши взрослые дела. И совсем не обязательно всем об этом рассказывать. И я об этом никому не расскажу. Честное слово!

Женщина мелко закивала головой, не отнимая ладоней от лица. Значит, я прав. Ох, Степан Андреич, Степан Андреич! Совмещали полезное с приятным? Какая же вы скотина на поверку оказываетесь! Не смотря на то, что о мертвых говорить так не стоило бы. Неприятно, конечно, но приходится констатировать, что это и есть та самая информация, которой пока нет у органов, но уже есть у меня. И что мне это дает?

— Успокойтесь, Лариса Викторовна! Успокойтесь. Я обещаю, что это все останется между нами. Не надо так расстраиваться. Вы только мне скажите, где это было? И когда? И все! Поймите, это не больное любопытство. Вдруг это окажется важным для… всех нас.

Завуч нервно протерла глаза платком, не переставая кивать время от времени, и потянулась к очкам.

— Да-да… Я понимаю… Мы… встречались… Один раз… В августе… В конце августа… Со Степаном Андреевичем, — она глубоко вздохнула и попыталась успокоиться, — У него есть помещение. Засекреченное, как он сказал. Комната в трансформаторной будке. За специальной дверью. Это… на улице… не помню, как называется. Мы проходили от площади Ушакова, по центральному холму. Там есть… старинная электроопора. От нее налево, и потом прямо, через булыжную мостовую…

Я напрягся. Не может быть! Булыжная мостовая — это улица Суворова. А если ее пересечь — будет улица… Володарского! Которая бывшая Малая Морская. И на которой жил Ричард! И даже трансформаторную будку я помню! Именно возле нее я и заметил Гришко, когда он прятался от американца.

— Будка на улице Володарского? — в лоб спросил я Ларису Викторовну, — на улице, которая проходит над кинотеатром «Победа»?

— Да. Рядом с кинотеатром, — женщина безвольно опустила руки на колени. Как будто призналась в том, что отбирала у первоклашек школьные завтраки. У меня аж в носу защипало.

Сволочь! Сволочь ты, Гришко, да и я… в том числе…

Почему-то не давала покоя одна странная деталь — что за металлический скрежет раздавался возле трансформаторной будки в тот вечер, когда Гришко следил за Ричардом. Сам не понимаю, как этот пустяк так плотно засел в мою голову. Может быть, из-за ассоциации с кандальным звоном? Который я от всей души пожелал бы капитану, не будь он на том свете.

Так или иначе, но под вечер я уже прогуливался по улице Володарского. Как раз напротив дома, в котором снимал квартиру не выдержавший прессинга американский сын богатенького папаши.