Андрей Посняков - Вещий князь: Сын ярла. Первый поход. Из варяг в хазары. Черный престол (сборник)

– Ух, успел! – стаскивая через голову рубаху, перевел он дух. – Ну-ка, дайте-ка сюда весло.

– Весло? А оно, во-он, впереди нас плывет.

– Эх вы, вороны!

Солнце, между тем, садилось, и от деревьев, от берегов, от кустарников потянулись по воде длинные размытые тени. К берегу решили не приставать, плыть, елико возможно – ведь впереди ждал Киев, ждал родной дом, ждали друзья, ждал… Ждал ли? Ладислава вздохнула. Нет, похоже, никак ей не вырвать из сердца образ улыбчивого варяжского ярла, который, дурень, к этакому влечению и поводов-то не давал никаких. А вот, не вырвать! Да и нужно ли вырывать?

Немножко обсохнув, принялись рассказывать дальше. О страшном лесном пожаре, о реке, широкой и бурной, о двух отроках, сгинувших неизвестно куда, о том, как шагали вдоль реки, одинокие, голодные, без оружия. Да что уж там оружие? Одежды – и той не было, не считая украденной Ладиславой рубахи, так и шли голышом, прикрыв наготу лишь кусками бересты да лыком. Питались чем придется: ягодами, кореньями, грибами, несколько раз, выломав из сушняка орясину, запромыслили на отмели рыбу. Так и съели сырой – огня-то не было. Отощали слегка, да с голоду не померли – странно было бы помереть летом в лесу, да у реки. Комары, правда, кусали нещадно – от них мазались речной грязью. Как-то набрели на рыбаков – выскочили, обрадованные, из лесу – только рыбаков и видели, те унеслись, не надо и рыбы, видно, приняли за русалок или лесных шишиг. Так и скитались – боги оказались к ним милостивы, не набрели девки на лихих людей – покуда не вышли к усадьбе, да не попались в лапы Любомире, которая, оно, конечно, тетка не вредная, да уж больно дикая, нелюдимая. Да и работы в ее хозяйстве хватало, летом любой на вес золота был. Отпустила б она девчонок осенью? Может быть, а может быть, и нет, что теперь гадать?

Никто и не заметил, как Любима оказалась на корме, ближе к Ярилу. Сидела рядом, иногда оборачивалась, смеясь, а у бедного парня от того смеха заходилось сердце.

Все темнее становилось на реке, опускались сумерки. Впрочем, было еще не так темно, чтоб уж совсем невозможно плыть, скорее, не темно, а темновато, как бывает в тот час, когда кто-то уже зажег свечи, а кто-то еще нет, но постепенно свечей становится все больше, и вот они уже притянули настоящую ночную тьму.

– Ладья! – крикнула вдруг Ладислава, да Ярил и сам уже рассмотрел выплывшее из-за излучины реки темное громадное тело. Ладья шла под парусом, видно, ветер был попутный, и, огибая камни, вдруг резко пошла к берегу, да так быстро, что Ярил едва успел повернуть лодку. Так и уперлись носом в высокий борт судна. Хорошо хоть так, могло случиться и хуже.

– Кормщик, так твою разэтак! – заругался Зевота. – Спишь, что ли, песий ты сын?

– Ладно те лаяться-то, – лениво отмахнулся кормщик – высокий сутулый мужик с окладистой, давно нечесанной бородой. – Ну, виноват, не заметил. Так ведь попробуй, заметь вас! – Он склонился к лодке. – Ого, тут и девицы. Чтой-то вы больно мокрые. Угостить, что ли, вас ромейским вином? А и правда, лезьте на ладью.

– Некогда нам по твоим ладьям лазать, – хмуро отозвался Ярил, не замечая, что, услыхав его голос, метнулась от мачты на корму, к воинам, чья-то шустрая тень. – Хошь угостить – давай сюда кувшинец.

– Ай!!! – неожиданно взвизгнула Речка. Лодку качнуло и сильно прижало к ладье.

Еще б не прижало, когда трое воинов, незаметно подобравшись за бортами, прихватили лодчонку баграми.

– В реку! – запоздало крикнул Ярил, да и сам нырнуть уже не успел. Просвистев в воздухе, с ладьи полетели арканы.

– Винца, говоришь, тебе? – Нехорошо засмеялся мужик, весь словно бы прилизанный, масляный, с крупной бородавкой на левой щеке. – Изволь, друже Яриле!

Ярил вздрогнул и застонал, поскольку к ужасу своему, узнал в наклонившемся к нему мужике Ильмана Карася, лиходея с далекой Ладоги.

Откуда он тут взялся?

Оттуда…

Дорога, местами превращавшаяся в узкую, почти непроходимую тропу, змеилась вдоль оврагов, взбиралась на заросшие густым еловым лесом холмы и ныряла в распадки, чтобы снова рвануться вверх, через колючие кусты, через сгнившие деревья, через сухостой, через буйные – в человеческий рост – заросли папоротников. Небо хмурилось, дождило, хоть иногда и показывалось солнышко, высвечивая голубую полоску неба, сиреневые тучи, облака, похожие на снежные комья. На болотах курлыкали журавли, поднимались стаями в небо и медленно тянулись к югу. Осень…

Месяц хмурень стоял не поймешь какой – то дожди, то жара почти что летняя. Бывало, день-два дождь, потом – ведро, а случалось, дождь лил с утра, а к обеду рассупонивалось, уползали тучи и вновь светило солнце, чтобы к вечеру сменится дождем. Непонятная была погода.

Никифор помолил Господа о солнышке и, подбросив в потухающий костер сучьев, оглянулся на спящих парней – монахов будущей обители, что пробирались сейчас дремучими лесами на север, к Десне-реке. Именно там и замыслено было основать монастырь в честь Святого Пантелеймона – тот с давних пор считался покровителем рода Мефодия, и Никифор перечить не стал – Пантелеймон, так Пантелеймон. Будущие чернецы – числом десяток без одного – на чернецов не походили вовсе. Неотесанные, буйные, драчливые, они подчинялись только проводнику – дюжему, давно не стриженному мужику с руками, как грабли, и черными глубоко посаженными глазами, зыркавшими из-под кустистых бровей. Звали его Авдеем, и – не считая самого Никифоора – он был единственным, кто хоть как-то упоминал Господа, правда, обычно – богохульствуя. Парни – уже не отроки, но еще и не мужи – не молились вовсе, по крайней мере Никифор не слышал их молитв за все время пути. А шли они уже недели две, не меньше. Сначала – по правому берегу Днепра, потом, у развилки с Десной, у Ольжичей, переправились и пошли на север, сперва черниговской дорогой, широкой да многолюдной, а после того, как та повернула налево – лесной. Узкой, ухабистой, грязной. Тяжело было идти, да все хоть – дорога, но вскоре и она исчезла, и все больше и больше углублялись путники в темную, почти что непроходимую чащу. Черный лес стоял вокруг, высоченный, густой, мрачный, глаз уставал, не видя нигде простора – везде тянулись глухие урочища, поросшие угрюмыми соснами и мохнатыми темными елями, редко когда встречались осины, а уж березки – то за праздник считалось.

Проснувшийся Авдей, не к добру поминая Бога и дьявола, пинками растолкал спящих:

– А ну, хватит дрыхнуть, псины! Подъем! Подъем, я сказал! Кто еще спит? Ах ты ж, тварь! На, получай! Вот тебе, вот!