Юрий Гельман - Дети радуги

– Следует ли понимать, что нынешнее правительство Английской империи пошло еще дальше Наполеона – и по характеру амбиций и по их масштабности?

– Да, – ответил Алексей. – Я опасаюсь, как бы в двадцатом веке не разразилась самая кровавая война за всю историю человечества.

– Она назревает, – сокрушенно сказал мсье Перрен. – Увы, мы стоим на ее пороге.

– Вот я и приехал в Париж, чтобы постараться через мировую общественность повлиять на ход событий.

– В таком случае, можете полностью рассчитывать на мою помощь и поддержку, – сказал мсье Перрен и широко улыбнулся Алексею.

На Всемирном съезде писателей Алексей увидел Горького. Живьем! Из кадров кинохроники, виденных когда-то по телевизору, Алексей знал, что Горький был крупным, костистым мужиком, с большой головой и большими, крестьянскими руками. И теперь, издалека наблюдая, как великий русский писатель беседует с коллегами из Германии и Франции, он заметил еще одну особенность фигуры Горького. Писатель заметно прихрамывал на левую ногу. На ту пору, вспоминал Алексей, Горькому было примерно, лет шестьдесят пять или шесть, болезни и возраст вполне могли отнимать у него часть жизненных сил. Иногда, стремясь скрыть недуг, он пересиливал себя, пытался ставить стопу твердо – при этом на морщинистом лице Алексея Максимовича отражалось страдание. Но тут же, забывая о боли, он рефлекторно переносил собственный немалый вес на здоровую ногу, и продолжал оживленную беседу с коллегами. Потом делал несколько шагов, и снова гримаса боли пробегала по его мужественному лицу.

И вдруг Алексею вспомнилась очень давняя статья из журнала «Наука и жизнь». В ней рассказывалось об умственных возможностях человека, и приводилась таблица с весом головного мозга некоторых известных людей. Алексей, как образованный человек, хорошо понимал, что не масса серого вещества определяет уровень интеллекта, а площадь поверхности коры. И все же таблица с известными именами врезалась в его память навсегда: Анатоль Франс – 1017, Менделеев – 1571, Горький – 1420… «Да, – думал Алексей, вспомнив эти цифры и глядя теперь на большую голову Горького, – вот правильно говорят – ума палата». И вдруг подумал еще, что если бы представилась возможность побеседовать с пролетарским писателем с глазу на глаз, без спешки и суеты, – о чем бы пошел разговор? Что бы такого захотел узнать у Горького московский учитель истории Алексей Сапожников? И сам себе ответил – ничего. Политики прошлого привлекали его внимание гораздо больше – это факт.

Сидя на балконе конференц-зала, где проходил съезд, Алексей вдруг поймал себя на мысли о том, что все, кого он теперь видит перед собой, – покойники. Нет, не так. Они, эти люди, были живы в своем отдельно взятом мире, куда сам Алексей попал случайно. Но в мире привычном, в начале третьего тысячелетия, эти люди оставались в прошлом. Не таком уж далеком, но все-таки прошлом. И уж если существует коридор во времени и пространстве для перехода в этот мир, то наверняка есть и другие – для миров иных, отстоящих от две тысячи седьмого года на те или иные расстояния. И не исключено, что, отыскав подобные коридоры, можно переместиться, скажем, в семнадцатое столетие, в Древнюю Русь или еще дальше – в Древний Египет или Месопотамию. Как забавно это все выходило, думал Алексей. Писателям-фантастам ничего бы не нужно было выдумывать: сходил, посмотрел, записал! Беда только – или счастье! – что коридоров этих до сих пор никто не отыскал. Ни на Земле, ни в космосе. Тут уж Природа, или Вселенная, позаботилась о таинстве. Или просто человечество еще не достигло той ступени развития, когда подобные знания и возможности открываются сами собой…

…Домой Алексей вернулся в приподнятом настроении. Софи встретила его с загадочной улыбкой на лице.

– Ну, что, Алекс, – спросила она, – тебе удалось побеседовать с писателем Горьким?

– Откуда ты знаешь, что я его видел? – удивился Алексей.

Софи пожала плечами.

– Знаешь, нет, – сказал после паузы Алексей. – Я к этому даже не стремился.

– Почему же?

Теперь уже Алексей пожал плечами и пристально взглянул на девочку. «Черт возьми! – подумал он. – Бывает же такое!»

– А я читала Горького, – вдруг заявила Софи. – У нас издавали «Детство».

– И как тебе?

– Мне кажется, чтобы все понимать, нужно жить в России, – сказала она. – Так?

– Наверное, ты права, – согласился Алексей. Потом добавил: – А вот с мсье Перреном я провел целый час в приятной беседе.

– Франсуа – мой друг! – сообщила Софи.

– Ты называешь его по имени?

– Да, а что тут такого? Еще не хватало с друзьями соблюдать этикет.

– С друзьями нужно быть особенно корректными, иначе их можно легко потерять, – наставительно сказал Алексей.

– Настоящих друзей может разлучить только смерть! – заявила девочка, и стало очевидным, что это – ее убеждение.

– Ну, ладно, – смягчил Алексей, – ты-то чем занималась весь день?

– Отгадай.

– Трудно.

– А если посмотришь мне в глаза?

– Нет, не знаю.

– Эх, а я думала… Тебя ждала, вот что!

– Ух, ты! Мне приятно это слышать.

– Надеюсь, – жеманно подчеркнула Софи.

– Тогда, раз уж я пришел, рассказывай, чем займемся, – спросил Алексей.

– Три дня я ждала этого момента, – сказала девочка. – Три дня ты читал газеты, слушал радио, куда-то ходил. Теперь мое терпение лопнуло. И этот вечер ты должен посвятить мне!

– Что ж, я готов, – ответил Алексей, в душе которого уже разливалось почти забытое тепло. – И что ты предлагаешь?

– Я покажу тебе Париж!

– А разве это возможно за один вечер?

– А разве я сказала, что только сегодня? – удивилась девочка. – Так будет ежедневно. Я решила.

– Ну, раз ты решила…

Ему нечего было возразить. Софи пленила Алексея своей непосредственностью, и он чувствовал, что в присутствии этого ребенка в его душе наступает весна.

Они вышли на улицу Бернардинцев как раз в тот вечерний час, когда медное солнце, коснувшись раскаленным краем соседней крыши, начало таять, постепенно уменьшаться в размерах, будто стекая по стенам здания на мостовую. Из кафе Гастона Трувье раздавались бархатно-гортанные звуки аккордеона, и какой-то низкий женский голос чувственно пел о любви. Латинский квартал к вечеру начал оживать, на его живописных старых улицах появлялись прохожие.

– Мсье Сапожников, Софи, вы куда? – услышали они за спиной.

В сиреневом платье с белым воротничком, да еще с папкой листов для рисования подмышкой, Жанетт была похожа скорей на учащуюся какого-нибудь коллежа, но никак не на женщину, имеющую дочь-подростка.

– Мама, мы – гулять! – поспешила доложить Софи. – Не поздно. Хотя с Алексом я могла бы и позже.