Валерий Донсков - Красный Востокъ (сборник)

– Ты чего это, как будто обоссанный?

– Душ смотрел у Ашота! Вот это я понимаю – прогресс! Революция! …Знаешь, Евдокимыч, а ведь есть такой город! – открыв бутылку, Иван налил треть стакана и посмотрел в глаза Евдокимыча.

– Краев не видишь что ли? Лей, давай! О каком городе речь ведешь?

– О Гурьеве!

От дрожащей руки водка в стакане никак не могла успокоиться и плескалась волнами, Евдокимыч смотрел на неё и облизывал сухие губы:

– Не знай. Вся моя география это Красный Восток да Сталинград зимой сорок третьего. Сам будешь?

– Нет! Крышу полезу делать.

– Как знаешь, а то там вон, в сенях, другой стакан есть…Думаешь, я алкаш?

– Кто-о?

– Тебе бы с моё. …Как зимой мерзли в окопах. Как в атаки шли пьяными, а навстречу фриц …тоже пьяный. Мы с песнями и они с песнями. Во весь голос, понимашь. Как страну потом после войны поднимали. Э-эх молодежь! – Евдокимыч взял стакан другой рукой и перекрестился, – Прости, Господи! …Да растечется богоугодная жидкость по всей периферии телесной! Ибо не пьём о, Господи, а лечимся. И не чайными ложками, а чайными стаканами. И не через день, а кажный день. И ныне, и присно, и во веки веков. Аминь!

Евдокимыч снова взял стакан в правую руку, не теряя ни капли, широко раскрыв рот, вылил всё в глотку и занюхал рукавом.

– Вот те на! Я такой молитвы не знаю, Евдокимыч. Видать новое что-то… А какого это сорок третьего – тысяча девятьсот?

– А то. Какого же ещё?

– С Гансами да Фрицами мы тоже братались на фронте в Первую мировую. …А почему это Красный Восток? Откуда название это пошло…?

– Здоров, казаки! – у калитки снова стоял Михаил. Коня при нем не было.

– Здоров! А где…, где конь твой, казак? – спросил Иван.

– В первую мировую? – Михаил качал головой, – Хыть! Ну, ты блин даешь, историк! Где, говоришь, стаканы́ у тебя, Евдокимыч? – Мишка, видно, давно стоял у калитки и всё слышал, он по-деловому прошел в сени, вернулся со стаканом и смело подставил его.

Когда Иван уже нацелился горлышком наливать Михаилу, Евдокимыч поднял свой стакан и отодвинул им стакан Михаила. Иван начал наливать Евдокимычу.

– Ты чё, Евдокимыч, пень трухлявый, не видишь, больной я весь, вчера чуть не убился здесь у вас! …Домой вот ехал – с коня упал. Так всю ночь под открытым небом… Конь, небось, в стойле где-то, а я вот здесь… без завтрака, больной.

– Да пахать на тебе надо! Без завтрака он… – ворчал Евдокимыч.

Евдокимыч сидел на скамейке, Михаил стоял. В стаканах у обоих дрожала водка. Они напряженно смотрели на свой «завтрак» и чего-то там вспоминали.

– «Красный Восток»… – вроде так назывался бронепоезд здешних большевиков в гражданскую, – выпалил Михаил, и, чокнувшись, выпил.

– К-к-к… к— какой б-бронепоезд?! Ты вообще думаешь что говоришь? – взволновался Евдокимыч.

– Какой? Как какой? Такой бронепоезд! Железный, чо? С красноармейцами. Полный. В буденовках, знаешь?

– Ты вообще понимаешь, что говоришь? Ты вон посмотри! – Евдокимыч очертил наполненным стаканом дугу по всем окрестностям. Из дворов выходили группы нерусских людей и молча присоединялись к демонстрации, уходившей в начало улицы. Стояло тихое утро, и на всю деревню был слышен только русский ор Евдокимыча и Михаила. – …Ты понимаешь, что бронепоезду рельсы нужны, чугунный ты остолоп? Понимаешь? А им всем до рельсов ещё на автобусе ехать придется почти час! Это в двадцать первом веке уже! Понимаешь? Редкостный ты долбоёб, Михаил, хотя и казак! – Евдокимыч выпил и сразу успокоился.

Михаил почесывал в затылке и смотрел вслед нерусским людям, уходившим толпой куда-то на работу. Водка кончилась, ему тоже надо было куда-то идти. Он махнул на прощание рукой и ушел со всеми.

Все разошлись, стало опять тихо. Иван полез по лестнице на крышу.

– Не бронепоезд то был…, а ароплан! – кряхтя, рассказывал Евдокимыч, устраиваясь на скамейке спать, – Разбился он здеся в гражданскую, а раньше село называлась Поганцево, и церковь здесь была. У меня отец герой гражданской был, мать сказывала, погиб он, его уж совсем не помню, одна она меня поднимала.

– Аэроплан??? …Может, аэростат? – поправил с лестницы Иван.

– Тьфу! – Евдокимыч сплюнул и захрапел.

В дневном свете, крыша оказалась в ещё более печальном состоянии. Иван стал вскрывать её, сортируя деревяшки на более-менее годные и на полную труху. Затем переключился на печь. Когда Алибек приехал с продуктами в следующий раз, крыши не было совсем. Иван ковырялся в доме у разобранной печи.

– Ты чего сделал…? Иван ты совсем что ли? Я тебя просил заделать дыру! Только дыру! И покрыть все рубероидом! Совсем ненормальный, что ли? А ты, старый? Ты куда смотрел?

– А мне похрену! Я даже не видел, чего это он там делает последнее время, – отвечал Евдокимыч, – Есть крыша, нет её. Каждый день всё куда-то ближе. Прошел? Ну, и хрен с ним! Кхе-кхе, сколько мне осталось? По-па-а-ал ты, Алибек, попал! …Ты привез? Уговор наш помнишь? Привез?

– Алибек! Алибек! – Иван был весь чумазый в саже, глине, пыли, с горящими глазами, – Давай, душ сделаем! Я видел у Ашота настоящий душ. Настоящий! Он мне обещал пустую бочку железную. Ты же инженер? Сделай лейку с краном и трубу, а я сделаю раму, стеночки, а? У тебя же женщины? Им душ очень понравится. …Крыша? Какая крыша? Эта? Вот смотри!

Иван показал самую большую кучу с трухлявыми деревяшками. Алибек слушая его, достал из пакета бутылку «Русской» и протянул, не глядя, посмеивающемуся Евдокимычу.

– Пропал ты Алибек! – негромко продолжал Евдокимыч, зубами открывая бутылку, – Этот стахановец – с утра до позднего вечера… И кажный вечер, кажный, …мне про гражданскую сказывает. Про царя, про интервенцию. Про красных, про белых. Про несправедливый Брестский мир. Кино-о прям! Как устал я, говорит, от войны! Здесь от этой вашей работы, на крыше вашей – просто отдыхаю! Та-ак врёт складно! …Ты, надеюсь, уже понял? Откуда этот Ваня здесь делся? – Евдокимыч опрокинув бутылку, вылил себе прямо в горло из горлышка четверть, занюхал локтем, затем глядя на Алибека, морщась, почесал горлышком бутылки висок, и прохрипел – Хорошо, что не буйный, а?

– Буйный, Евдокимыч, они лечится, тихий – нет! – и уже Ивану, – Хорошо, Ваня, хорошо! Давай так, сделай сначала крыша, потом сделаем душ!

– Так Алибек… Лес ведь нужен. Доски какие, горбыль на слеги, на все…

Алибек признал, что, несмотря на болезнь, несмотря на всю сумасшедшую одержимость гражданской войной, Иван рассуждает верно. И через пару недель на новой крыше Евдокимыча, сделанной из где-то украденных Алибеком досок, чернел свежий рубероид, из печной трубы шел дым, дом был подправлен. Во дворе стояла гордость Ивана – действующий летний душ из горбыля, с бочкой сверху. Сам Иван был в это время на крыше.