Рене Клер - Китайская принцесса

Увы, колонки газет, вывески, номера дверей, плиты, фонари и даже монеты все высказывались в пользу Лелии. Ничто не принуждало меня продолжать связь с Женевьевой, ничто, за исключением моего сердца.

- Должен ли я жениться на Женевьеве?

- Нет!

Я повторял вопросы, менял правила игры, пробовал мошенничать, я злился на себя самого, сердился на своего нематериального партнера, чье упрямство могло сравниться лишь с моей недобросовестностью, - ничто не сбивало его с толку.

Подчас, пытаясь уличить его в противоречиях самому себе, я подходил к вопросу с другой стороны:

- Следует ли мне забыть Женевьеву и остаться верным Лелии?

- Да, - отвечала Судьба без малейшего размышления.

Тогда я посылал Судьбу ко всем чертям.

- Что это за тирания! - вопил я, - если нельзя поступать так, как хочешь! - И откладывал решение на другой день.

Женевьева рассказала мне про благотворительный вечер, на котором хотела присутствовать. Для меня это не было новостью. Лелиа репетировала большую арию из "Орфея", которую должна была петь на том же вечере. Музыка Глюка много раз проникала в мои сны, и я просыпался с печалью в душе, словно потерял одну Эвридику, отдав предпочтение другой. Я попробовал отговорить Женевьеву от ее намерения.

- Нет ничего более скучного, чем эти благотворительные гала.

- Там будет весь Париж, - ответила она.

Такой ответ не мог меня убедить. Но так как я не имел сил в чем-либо отказать Женевьеве, а с другой стороны, не хотел обидеть Лелию, не придя ее послушать, я занял самую отдаленную ложу бенуара, чтобы моя возлюбленная не увидела меня рядом с невестой. Все могло бы оказаться еще скучнее, чем я предполагал, не держи я руку Женевьевы в своей руке и не любуйся ее оголенными плечами, которые видел в первый раз.

- Зачем мы пришли сюда? - лицемерно вздыхал я, лаская взглядом ее красивые плечи.

- Я вам это объясню в свое время, - отвечала она. Интерес Женевьевы пробудился, едва на сцену вышла Лелиа. Она обернулась ко мне и прошептала:

- Мне нужно было ее увидеть.

Я сделал вид, что ничего не понимаю.

- Кого?

Женевьева движением руки указала на сцену, где Лелиа как раз начала петь.

- Она довольно красива, не правда ли? - сказала Женевьева.

В этот момент муки моего смущения могли сравниться лишь со страданиями Лелии-Орфея.

- Она не умеет петь, но я понимаю мужчин, которым она нравится.

Я осторожно покачал головой. Отрицать было бесполезно, но мне захотелось попытать счастья.

- Вам известен человек, которому она особо нравится?

- Да, этого человека я очень хорошо знаю.

Я продолжал молча вопрошать ее.

- Это мой отец, - сказала она. - Она провела с ним неделю в Виши.

И снисходительно добавила:

- Бедный папа, надо же ему время от времени развлекаться!

Едва оставшись один, то есть тет-а-тет с оракулом, я обрушил на него всю горечь моих сарказмов. - И ты еще советовал мне соблюдать верность Лелии! Даже такая невинная девушка, как Женевьева, знает больше тебя! Либо ты несешь вздор, либо предаешь меня...

И уже ни с кем не советуясь, я решил не только не встречаться больше с Лелией, но и не обращать внимания на приметы. Разве нужны мне были теперь чьи-то советы? Закаленный жизненным опытом, любимый Женевьевой, я имел все основания считать, что будущее принадлежит мне. Просто следовало вести себя умнее.

Я решил, что поступлю правильно, попросив Женевьеву представить меня своему отцу. Важно было добиться того, чтобы он увидел меня в качестве жениха дочери до того, как узнает от досужих кумушек, что я тоже небезразличен к прелестям его любовницы. Женевьева была тронута моим порывом. Едва господин Лефранк оказался в Париже, она тотчас поговорила с ним. И как потом сказала, тот проявил ко мне интерес, и было решено, что наша встреча состоится за обедом на следующий день.

Едва проснувшись в то утро, я ощутил какое-то смутное беспокойство. Попробовал было читать газеты, как все, то есть слева направо, а не снизу вверх, интересуясь содержанием статей, а не вертикальным расположением составлявших их букв, но такой метод чтения, к которому я был непривычен, быстро утомил меня, и я вовсе отказался от чтения. Вплоть до одиннадцати часов я тщетно пытался победить страх, поселившийся во мне при пробуждении, не прибегая к помощи отвергнутой мною и осужденной теперь практике. Наконец я встал и, полный желания произвести как можно лучшее впечатление на будущего тестя, самым тщательным образом оделся. Темный костюм был выбран почти без колебаний.

Сорочка и обувь тоже не составили затруднений, а вот с галстуком возникла проблема. Отвергнув по очереди несколько галстуков, я оказался не способен выбрать один из двух оставшихся. "Белый горошек на черном фоне или в серую полоску?" Я с яростью почувствовал, что мной снова овладела моя слабость. Совершенно очевидно, что лишь один из двух галстуков был "подходящим", способным принести мне удачу во время торжественной встречи, к которой я готовился. Я положил оба на мраморную доску камина, тщетно стараясь обнаружить в себе хоть признак решительности.

- Не имеет значения какой! - энергично заявлял я.

- И все-таки который? - с сомнением вопрошал себя в следующую секунду.

Времени у меня уже не было, и, закрыв глаза, я протянул руку к галстукам.

Открыв их, я увидел, что рука легла на галстук с горохом, и уже схватил было его, когда он выскользнул и подобно мертвой змее свалился на ковер. Вряд ли кто-либо не увидел бы в этом предзнаменования. Все еще не зная, на котором остановиться, когда часы пробили время, я поспешно завязал тот, что в полоску, а другой, в горошек, положил в карман в качестве амулета.

Свидание было назначено на час дня в холле моей гостиницы. Спустившись туда, я все еще был недоволен собой и во власти предчувствия, которое часто называют неясным и которое лучше всего можно было объяснить предупреждением, сделанным мне галстуком в горошек. Не отрывая глаз от двери в ожидании прихода Женевьевы и ее отца, я прислушивался к разговору администратора с одним из клиентов по поводу отплытия парохода: "Вы прибываете в Монтевидео 27-го..." Мне и самому захотелось заказать каюту на пароходе, отплывающем в Монтевидео, чтобы избежать подстерегавшей меня опасности, характер которой я никак не мог установить. В зеркале за администратором я видел свое обеспокоенное лицо и всячески пытался придать ему безразличное выражение. Мне это удалось, и я даже выдавил самоуверенную улыбку, когда внезапно вспомнил другую, вызвавшую у меня страх, - гримасу господина Гримальди за несколько минут до того, как господин Фу, он же Сен-Ромен, вместо прощания произнес: "Ты заслуживаешь каторги".

Я так резко обернулся, что администратор вздрогнул, но Гримальди в холле не было. Я было усомнился в безошибочности своего предчувствия, но тут мимо меня прошел, будто вынырнув из небытия в ответ на призыв моего воображения и подчиняясь невольному заклинанию, сам господин Фу, он же господин Сен-Ромен, он же господин Жером. Я не видел это чудовище с того самого дня, как он передал меня в руки полиции, и был буквально сражен его появлением. Было слишком поздно отворачиваться, и мои завороженные глаза встретились с его.