Джон Стейнбек - Гроздья гнева

Управляющий не спеша подошел к ним.

– Что случилось? – спросил он. Толпа раздалась, пропуская его вперед. Он посмотрел на лежащую перед ним женщину. – Вот беда! Кто-нибудь помогите отнести ее в палатку.

Люди молчали и переминались с ноги на ногу. Потом двое мужчин шагнули вперед и подняли припадочную – один подхватил ее под мышки, другой зашел с ног. Толпа медленно двинулась за ними. Роза Сарона ушла в палатку и легла на матрац, закрывшись одеялом с головой.

Управляющий взглянул на мать, взглянул на палку, которую она держала в руках. Он устало улыбнулся.

– Вы побили ее? – спросил он.

Мать все еще смотрела на удаляющуюся толпу. Она медленно покачала головой.

– Нет… только собиралась. Она сегодня второй раз мою дочь пугает.

Управляющий сказал:

– Не надо… не бейте ее. Она больная. – И он тихо добавил: – Поскорее бы они уехали. От нее одной больше беспокойства, чем от всех других вместе взятых.

Мать уже совладала с собой.

– Если она опять сюда явится, я ее побью. Я за себя не ручаюсь. Я не позволю ей пугать дочь.

– Не беспокойтесь, миссис Джоуд, – сказал он. – Вы ее больше не увидите. Она только новичков обрабатывает. Больше ей незачем сюда ходить. Она считает вас грешницей.

– Я и есть грешница, – сказала мать.

– Правильно. Все мы грешники, только не такие, как ей кажется. Она больная, миссис Джоуд.

Мать с благодарностью посмотрела на него и крикнула Розе Сарона:

– Ты слышишь, Роза? Она больная. Сумасшедшая. – Но Роза Сарона не подняла головы. Мать сказала: – Я вас предупредила, мистер. Если она придет еще раз, на меня полагаться нельзя. Я ее побью.

Управляющий криво улыбнулся.

– Я вас понимаю, – сказал он. – Но все-таки постарайтесь сдержать себя. Больше я вас ни о чем не прошу. – Он медленно зашагал к палатке, куда унесли миссис Сэндри.

Мать прошла под навес и села рядом с Розой Сарона.

– Слушай, – сказала она. Роза Сарона не двигалась. Мать осторожно откинула одеяло с ее головы. – Она сумасшедшая, – сказала мать. – Ты ей не верь.

Роза Сарона зашептала в ужасе:

– Она как сказала про ад… я так и почувствовала, будто у меня все горит внутри.

– Не может этого быть, – сказала мать.

– Я устала, – шепнула Роза Сарона. – Столько всего случилось за это время, я устала. Мне хочется спать, спать.

– Так спи. Здесь хорошо соснуть. Спи.

– А вдруг она придет?

– Не придет, – сказала мать. – Я сяду около палатки и близко ее не подпущу, если она покажется. Спи, тебе надо отдохнуть, ведь скоро пойдешь работать в детскую комнату.

Мать с трудом поднялась и вышла наружу. Она села на ящик, уперлась локтями в колени и опустила подбородок на сложенные чашечкой ладони. Она видела людей, ходивших по лагерю, слышала детские крики, слышала стук молотка по железу, но глаза ее смотрели куда-то далеко.

Подойдя к палатке, отец так и застал ее в этой позе и опустился на корточки рядом с ней. Мать медленно перевела на него глаза.

– Нашли работу? – спросила она.

– Нет, – сконфуженно ответил отец. – Мы везде искали.

– А где Эл и Джон, где грузовик?

– Эл затеял какую-то починку. Пришлось попросить инструменты. Велели там все сделать, на месте.

Мать грустно проговорила:

– Здесь хорошо. Здесь можно бы пожить, хоть недолго.

– Если найдем работу.

– Да. Если найдете работу.

Он почувствовал грусть в этих словах и пригляделся к ее лицу:

– Чего же ты приуныла? Сама говоришь, что здесь хорошо. Чего же унывать?

Она посмотрела на него и медленно закрыла глаза:

– Чудно́, правда? Сколько времени мы были в дороге, мыкались с места на место, и я ни разу не задумалась. Здешние люди хорошо меня приняли, очень хорошо. А что я теперь делаю? Вспоминаю все самое грустное: ту ночь, когда умер дед и мы его похоронили. У меня тогда одна дорога была в голове – целый день трясешься в машине, едешь все дальше, дальше… Я как-то всего и не почувствовала. А сейчас хуже, тяжелее. Бабка… Ной ушел. Взял да и ушел вниз по реке… Сижу и вспоминаю… Бабка умерла по-нищенски, и похоронили ее, как нищенку. Тяжело мне. Как ножом по сердцу. Ной шел вниз по реке. Не знал, на что идет. Ничего не знал. И мы не знаем. И так и не будем знать, жив ли он, умер ли. И никогда не узнаем. Конни улизнул потихоньку. Мне раньше некогда было об этом думать, а сейчас мысли идут сами собой. А ведь надо бы радоваться, что попали в хорошее место. – Отец смотрел на ее медленно шевелившиеся губы. Она говорила, закрыв глаза: – Я помню, какие были горы у той реки, где Ной от нас ушел, – острые, точно искрошенные зубы. Помню, какая была трава там, где похоронили деда. Помню колоду на ферме – перо к ней пристало, вся изрубленная, черная от куриной крови.

Отец подхватил ей в тон:

– А я сегодня видел диких гусей. Высоко летели… на юг. Так красиво смотреть! Потом видел черных дроздов – сидят себе на изгороди. Голубей видел. – Мать открыла глаза и посмотрела на него. Он продолжал: – Еще видел маленький смерч, будто человек бежит через поле. А гуси летят клином, торопятся на юг.

Мать улыбнулась.

– Помнишь? Помнишь, как мы дома – увидим гусей и говорим: «Зима будет ранняя». А зима, когда ей время, тогда она и приходила. А мы все свое: «Зима будет ранняя». Почему, сама не знаю.

– А я видел черных дроздов на изгороди, – говорил отец. – Сидят себе рядышком. И голубей. Так спокойно, как голубь, ни одна птица не сидит… На изгороди… близко один к другому. А смерч поднялся высоко – и, будто человек, пляшет по полю. Я всегда любил на них смотреть. Высокий, в человеческий рост.

– Лучше и не вспоминать о доме, – сказала мать. – Теперь это не наш дом. Про дом лучше забыть. И про Ноя тоже лучше забыть.

– Он всегда был чудно́й… не чудной, а… да что там, моя вина.

– Сколько раз я тебе говорила – перестань. Он, может, и не выжил бы.

– Все-таки я виноват.

– Перестань, – повторила мать. – Ной – он не как все. Может, ему будет хорошо у реки. Может, так лучше. Нам нельзя растравлять себе душу. Место здесь хорошее, а там, глядишь, и работа найдется.

Отец показал на небо:

– Смотри… опять гуси. Большой клин. Ма, а зима будет ранняя.

Она тихо засмеялась:

– Иной раз делаешь что-нибудь, говоришь, а почему, сама не знаешь.

– Вот и Джон, – сказал отец. – Иди, Джон, посиди с нами.

Дядя Джон подошел к ним. Он присел на корточки перед матерью.

– Ничего не добились, – сказал он. – Ни с чем назад приехали. Да! Тебя Эл зовет. Говорит, нужно менять покрышку. На старой всего один слой.

Отец встал:

– Хорошо бы купить подешевле. Денег совсем мало. Где он?

– Вон там, от угла направо. Он говорит, если покрышку не сменить, лопнет камера. – Отец зашагал вдоль палаток, а его глаза следили за громадным клином гусей, пролетавших в небе.