Джон Стейнбек - Гроздья гнева

– Объясните толком, в чем дело, – сказала Джесси. – Наш корпус опозорился из-за туалетной бумаги.

– Это тянется уже целую неделю, миссис Буллит. Но что поделаешь? Вы знаете, ведь у меня пять дочерей.

– Что же они делают с бумагой? – грозно спросила Джесси.

– Пользуются ею, больше ничего. Честное слово, больше ничего.

– Как же они смеют? Четырех-пяти бумажек вполне достаточно. Что с ними такое?

Женщина промямлила:

– Понос. У всех пятерых. Мы сидим без денег. Они наелись незрелого винограда. Каждые десять минут бегают. – И, стараясь хоть как-то выгородить своих девочек, добавила: – Они не воруют бумагу.

Джесси вздохнула:

– Почему же вы раньше этого не сказали? Надо было сказать. Из-за вас корпус номер четыре опозорился. А поносом каждый может заболеть.

Жалобный голос тянул свое:

– Едят незрелый виноград, никак их не остановишь. Понос день ото дня все сильнее и сильнее.

Элла Саммерс выпалила:

– Медицинский пункт. Ей надо обратиться на медицинский пункт!

– Элла Саммерс! – сказала Джесси. – Я вам последний раз говорю: не вы председательница. – Она снова повернулась к багровой от смущения женщине. – У вас нет денег, миссис Джойс?

Та потупилась:

– Да. Но мы скоро найдем работу.

– Напрасно вы так смутились, – сказала Джесси. – Это не преступление. Вы сбегайте в лавку и возьмите себе провизии. Лагерь имеет там кредит на двадцать долларов. Можете забрать на пять. А когда получите работу, вернете свой долг Главной комиссии. Вам это было известно, миссис Джойс, – строго добавила она. – Как же вы довели до того, что ваши дочки голодают?

– Мы благотворительностью никогда не пользовались, – ответила миссис Джойс.

– Вы прекрасно знаете, что это не благотворительность, – вознегодовала Джесси. – У нас не первый раз заходит такой разговор. В нашем лагере благотворительности нет. Мы этого не потерпим. Значит, сбегайте в лавку и возьмите там провизии, а талон принесите мне.

Миссис Джойс робко спросила:

– А если мы не сможем выплатить? У нас давно нет работы.

– Сможете выплатить – хорошо. А нет – это ни нас, ни вас пусть не беспокоит. Один человек уехал из лагеря, а через два месяца прислал деньги. Вы не имеете права допускать, чтобы ваши девочки голодали у нас в лагере.

Миссис Джойс испуганно смотрела на нее.

– Слушаю, мэм, – сказала она.

– Возьмите в лавке сыру для своих девочек, – командовала Джесси. – Это хорошо от поноса.

– Слушаю, мэм. – И миссис Джойс шмыгнула за дверь.

Разгневанная Джесси повернулась к своим товаркам.

– Она не имеет права так зазнаваться. Она живет среди своих.

Энни Литлфилд сказала:

– Она здесь недавно. Может, просто не знала. Может, ей раньше приходилось пользоваться благотворительностью. И, пожалуйста, не затыкайте мне рот, Джесси. Я имею право говорить. – Она стала вполоборота к матери. – Если человек испытал на себе, что такое благотворительность, это останется на нем на всю жизнь, как клеймо. Нашу помощь не назовешь благотворительностью, и все-таки ее никогда не забудешь. Джесси, наверно, не пришлось испытать это на себе?

– Нет, – ответила Джесси.

– А мне пришлось, – продолжала Энни. – Той зимой. Мы голодали, и я, и мой муж, и дети. А тогда заладили дожди. Нам кто-то посоветовал обратиться в Армию спасения. – Глаза у нее вспыхнули. – Мы голодали… а они заставили нас пресмыкаться из-за их обеда. Они принизили нас. Они… Ненавижу их! Может, и миссис Джойс приходилось когда-нибудь пользоваться благотворительностью. Может, она не знала, что у нас здесь по-другому. В нашем лагере, миссис Джоуд, мы никому не позволим жить благодеяниями. В нашем лагере не разрешается помогать самим. Если у тебя есть лишнее, отдай в комиссию, она распределит, кому нужно. А благотворительности мы не допустим… – Голос у Энни срывался от злобы. – Ненавижу их, – повторила она. – Я никогда не видала своего мужа приниженным, а эти… эти из Армии спасения унизили его.

Джесси кивнула.

– Я это знаю, – тихо сказала она. – Я знаю, мне говорили. Ну, давайте поведем миссис Джоуд дальше.

Мать сказала:

– Хорошо здесь.

– Пойдемте в швейную, – предложила Энни. – У них две машинки. Наши женщины и одеяла стегают, и платья шьют. Вам, наверно, захочется там поработать.

Как только к матери пришла комиссия, Руфь и Уинфилд немедленно испарились.

– Может, лучше пойти с ними, послушать, что они будут говорить? – предложил Уинфилд.

Руфь схватила его за руку.

– Ну уж нет, – сказала она. – Нас из-за этих сволочей вымыли. Я с ними не пойду.

Уинфилд сказал:

– Ты на меня наябедничала про уборную. А я наябедничаю, как ты их обозвала.

В глазах Руфи мелькнул испуг.

– Нет, не надо. Я знала, что ты ее не сломал, потому и наябедничала.

– Ничего ты не знала, – буркнул Уинфилд.

Руфь сказала:

– Давай посмотрим, что тут делается. – Они пошли, смущенно озираясь по сторонам, заглядывая в каждую палатку. В конце прохода на ровном месте была расчищена площадка для крокета. Играли дети – человек пять-шесть серьезные, молчаливые. На скамеечке у крайней палатки сидела наблюдавшая за ними пожилая женщина. Руфь и Уинфилд пустились рысцой.

– Примите нас, – крикнула Руфь. – Мы тоже будем играть.

Дети посмотрели на нее. Девочка с тоненькими, похожими на крысиные хвостики, косичками сказала:

– В следующую партию.

– А я хочу сейчас, – крикнула Руфь.

– Сейчас нельзя, а в следующую партию примем.

Руфь грозно ступила на площадку.

– Нет, сейчас. – Крысиные хвостики крепко вцепились в молоток. Руфь подскочила к ней, ударила, оттолкнула ее и завладела молотком. – Сказала, что буду играть, значит, буду, – торжествующе заявила она.

Пожилая женщина встала и подошла к площадке. Руфь свирепо покосилась на нее и стиснула молоток обеими руками. Женщина сказала:

– Оставьте, пусть играет, как Ральф на прошлой неделе.

Дети побросали молотки и молча ушли с площадки. Они стали в отдалении, глядя на Руфь бесстрастными глазами. Руфь проводила их взглядом. Потом ударила молотком по шару и побежала за ним.

– Уинфилд, давай! Возьми себе палку, – крикнула она и с удивлением оглянулась назад. Уинфилд присоединился к стоявшим в стороне детям и смотрел на нее такими же бесстрастными глазами. Руфь с вызывающим видом снова ударила по шару. На площадке поднялась пыль. Руфь притворялась, что ей очень весело. А дети стояли все там же и смотрели на нее. Руфь поставила рядом два шара и ударила сразу по обоим, потом повернулась к детям и вдруг пошла на них, держа в руке молоток. – Идите играть, – скомандовала она. Дети молча попятились назад. Минуту Руфь смотрела на них, потом бросила молоток и с плачем побежала к себе домой. Дети вернулись на площадку.