Джон Стейнбек - К востоку от Эдема

Из церкви или клуба пламя возмущения перекидывалось на две городские газеты. Тут же появлялись разгромные редакционные статьи с требованием очистить город от вредных элементов. Полиция соглашалась, но ссылалась на нехватку рук и просила дополнительных ассигнований, которые иногда и удавалось получить.

Когда пламя достигало газетных этажей, все понимали: скоро. И верно: уже приведена в готовность полиция, подготовились игорные дома, газетчики наперед сочинили хвалебные репортажи. Начинался отлично поставленный, как на балетной сцене, спектакль. Облава проводилась по заранее намеченному плану. Полиция загребала десятка полтора-два китайцев, переселившихся из Пахаро, несколько бродяг и мелких коммивояжеров, которых никто не предупредил, поскольку люди они заезжие, сажала попавшихся под замок, а утром, оштрафовав, отпускала с миром. Городок успокаивался, убаюканный собственной незапятнанностью, а игорные дома терпели убыток в размере дохода за ночь плюс вполне божеский штраф. Удивительное все-таки достижение человечества: способность смотреть на очевидность и не верить своим глазам.

Однажды вечером, это было осенью 1916 — го, Кейл забрел к Коротышке Лиму посмотреть на игру и угодил в облаву. В темноте и суматохе никто не обратил на него внимания. Наутро начальник полиции обнаружил его, к своему удивлению, в арестантской и позвонил Адаму — тот как раз сел завтракать. Адам не спеша прошел два квартала до полицейского участка, забрал Кейла, заглянул на почту, стоящую напротив, и они вместе отправились домой.

Ли накрыл салфеткой сваренные для Адама яйца и приготовил яичницу для Кейла. Арон собрался в школу и, проходя через столовую, спросил брата:

— Тебя подождать?

— Не надо, — бросил тот. Он ел, опустив глаза в тарелку.

Адам не проронил ни слова с тех пор, как, поблагодарив начальника полиции, позвал сына: «Пойдем!» Кейл поглощал завтрак, хотя ему кусок в горло не шел, и поглядывал исподлобья на отца. Он не мог разобрать, что написано на его лице — то ли недоумение и недовольство, то ли задумчивость и печаль.

Адам смотрел в чашку. Молчание тянулось, делалось все более тягостным, и становилось все труднее нарушить его.

В комнату заглянул Ли:

— Еще кофе?

Адам покачал головой, и Ли исчез, притворив за собой дверь на кухню.

В тишине все громче тикали часы. В душу Кейлу закрадывался страх. Он чувствовал, что от отца исходит какая-то непонятная сила, о существовании которой он не подозревал. В ногах у него закололо, надо было переменить положение, чтобы восстановить кровообращение, но он боялся шелохнуться. Он будто ненароком стукнул вилкой о край тарелки, однако стук растворился в тишине. Часы мерно пробили девять, и звон тоже растворился в тишине.

Страх постепенно проходил, уступая место обиде — так, наверное, досадует лисица на свою попавшую в капкан лапу.

И вдруг Кейл вскочил на ноги. Еще секунду назад он и шевельнуться не смел, и вот вскочил и закричал, тоже совершенно неожиданно для себя.

— Ну, давай, бей, бей! Я не боюсь!

Его крик тоже растворился в тишине.

Адам медленно поднял голову. Не поверите, до чего же много на свете таких, кто ни разу как следует не заглянул в глаза своему отцу, и Кейл был один из них. Радужка у Адама была светло-голубая с темными лучиками, уходящими в пучину зрачка. И где-то там, глубоко-глубоко в отцовских зрачках Кейл вдруг увидел свое отражение, словно оттуда глядели на него два Кейла.

— Значит, я сам виноват… — медленно произнес Адам.

Слова ранили больнее, чем удар.

— Как так? — пробормотал Кейл.

— Тебя зацапали в игорном доме. А я даже не знаю, как ты туда попал. Не знаю, зачем пошел, что там делал, — ничего не знаю. — У Кейла подогнулись ноги, он сел, уставился в тарелку. — Ты начал играть, сын?

— Нет, отец, я просто смотрю.

— Значит, ты и раньше бывал там?

— Да, отец, много раз.

— Зачем?

— Не знаю… Не сидится мне по вечерам дома, и все… Я как кошка бродячая. — Кейл сказал и ужаснулся: неудачно вырвавшаяся шутка привела на память Кейт. Спать не хочется, вот я и хожу по улицам, чтобы ни о чем не думать.

Слово за словом Адам перебрал услышанное.

— Арон тоже бродит по улицам?

— Арон? Зачем ему! Он… ему и так хорошо.

— Ну вот видишь, — сказал Адам. Я совсем тебя не знаю.

Кейлу вдруг захотелось броситься к отцу, обнять его, захотелось, чтобы тот тоже его обнял. Ему хотелось во что бы то ни стало показать, что он понимает отца и любит его. Он машинально взял деревянное салфеточное кольцо, просунул в него палец и негромко сказал:

— Я бы ничего не скрывал, если бы ты спрашивал.

— Вот именно, если бы спрашивал… А я не спрашивал. Нет, никудышный я отец, и мой отец тоже был никудышный.

Кейл ни разу не слышал, чтобы отец говорил так — хрипловатым, прерывающимся от нахлынувших чувств голосом, и он отчаянно, словно в темноте, ловил каждое отцовское слово.

— Понимаешь, он втиснул меня в готовую изложницу, — сказал Адам. Отливка получилась плохая, но что делать? Человека не переплавишь. Плохая была отливка, плохой и осталась.

— Не мучай себя, папа. Тебе и так досталось!

— Да?.. Может, и досталось, но — то ли, что нужно? Собственных сыновей не знаю. И узнаю ли?

— Если хочешь, я все-все про себя расскажу.

— Я даже не знаю, с чего начать… Давай с самого начала?

— Папа, ты очень рассердился, что меня забрали в арестантскую? Или просто расстроился?

К полному изумлению Кейла отец только рассмеялся.

— Забрали и забрали — что тут такого? Ты же не сделал ничего плохого.

— Но я же был в недозволенном месте. — Кейлу очень хотелось ответить за свой поступок.

— Я однажды тоже попал в похожую историю, — сказал Адам. — Целый год отсидел за то, что был в недозволенном месте.

Кейл изо всех сил старался переварить невероятную новость.

— Не может быть, — выговорил он наконец.

— Мне иногда самому кажется, что не может быть. Но факт остается фактом. Потом я убежал, забрался в лавку и выкрал одежду.

— Не может быть, — огорошенно повторил Кейл, но внутри у него разливалось такое упоительное тепло от сознания близости к отцу, что он едва дышал, чтобы сберечь это чувство, не дать ему улетучиться.

— Ты ведь Самюэла Гамильтона помнишь? — спросил Адам. — Так вот, когда ты был совсем маленьким, он сказал, что я плохой отец. А чтобы вразумить хорошенько — стукнул меня да так, что я свалился.

— Это тот старик?

— Старик-то старик, но рука у него тяжелая была. Только потом я его понял. Я, понимаешь, весь в отца. Он не признавал во мне человека, и я своих сыновей за людей не держал. За это Сэм меня и поколотил.

Он смотрел Кейлу в глаза и улыбался, а у того от любви к отцу мучительно замирало сердце.