Мартин Кукучин - Дом под горой

А сегодня все не так! Бургомистр со своими асессорами ждут перед городской управой, к фасаду которой прилепился низенький каменный приступок, служащий скамейкой. Сидеть на нем приятно — до одиннадцати часов он в тени. Тут и сидят отцы города при полном параде, скручивают, курят сигареты — одну за другой, словно нанятые. Над управой развевается национальный трехцветный флаг, второй такой же — на здании Читаоницы. Вывешены флаги и на частных домах, кое-где на них красуется даже патриотический лозунг: «Živila Hrvatska!» [15] Да здравствует Хорватия! (хорватскосербск.) Помимо флагов свешиваются с балконов и из окон полосы ткани национальных цветов. Даже на недостроенной башне, на самом громоотводе, трепещет трехцветный флажок, а паперть украшена цветами в горшках и жестяных ведрах. Перед церковью — высокая мачта, на ней поднята хоругвь с ликом богоматери — патронессы городка. В будни мачта эта служит олимпийским забавам нашего юношества. Кто половчее, забирается на самый верх ее и с этой высоты показывает язык нашему чаушу, сиречь полицейскому, который сейчас так гордо выступает в парадном мундире с серебряным шнурком и при сабле, украшенной «портупеей», то есть темляком национальных же цветов.

По городу расхаживают бургомистр, стражники с начальником, лесники, сторожа, все — при знаках своего достоинства; тщательно осматривают улицы, хорошо ли подметены, посыпаны ли белым песком, чисты ли дворы, особенно в тех местах, по которым пройдет процессия.

Тем временем городская знать и многочисленные гости снова высыпали на площадь. Все это движется, перемещается, прохаживается перед палатками, поднимая клубы пыли. Вынуты из сундука праздничные сюртуки, где они покоились, посыпанные от моли ромашкой, вынуты старые и новые цилиндры, котелки, которые в обычное время никто не носит. У бургомистра совсем новый, модный цилиндр, а из четырех асессоров один только шьор Бальдо оказался обладателем такого головного убора — правда, уже несколько потертого.

Вышла из своего красивого дома с белыми жалюзи и наша шьора Андриана. Идет она подпрыгивающей походкой, приподнимая подол, из-под которого выглядывает вызывающе-алая нижняя юбка с черной вышивкой. Идет шьора Андриана, словно фигуру кадрили вытанцовывает. Вокруг нее роятся наши барышни, точно цыплята вокруг наседки. Во всем ей подражают: в подпрыгивающей походке, в покрое платья, а главное — в парлировании [16] От итал. «parlare» — разговаривать. на шепелявом венецианском наречии. Время от времени вся стайка останавливается у какой-нибудь палатки. Дольше всего простаивают там, где палатка до отказа набита всякой дамской чепухой. Тут вам и целые туалетные сокровища в разнообразных ларчиках и баночках, и веера различнейших фасонов, а над всем господствует огромный веер, раскрытый под сводом палатки. На веере изображены гондола и Дворец дожей в Венеции, а в голубизне моря, под самой гондолой, — портрет короля Умберто с огромными усами, и рядом прекрасное лицо королевы Маргариты [17] Умберто I (1844—1900) — король Италии с 1878 по 1900 г. Маргарита Савойскаая (1851—1926) — его жена. .

«Ах, кому-то этот веер достанется!» — ломает себе голову не одна из зрительниц, и сердце ее сильнее бьется в сладостном предчувствии.

Меж тем эскадрон шьоры Андрианы приблизился к городской управе; отцы города встают, подходят к предводительнице с обязательным «Na mnogo liet!» — или даже «Per molti anni!» [18] «Много лет» (здравствовать) (хорватскосербск. и итал.) . . Опыт учит нас, что всякое такое гнездо, как наш городок, должно иметь своего идола, которому воздвигаются алтари, которому поклоняются и воскуряют фимиам. У нас такой идол — шьора Андриана, а за какие заслуги, за какие ее качества — ведает один господь бог. Достаточно сказать, что шьора Андриана всеми признана таковым идолом. Один шьор Мене, философ, не признает ее первенства. Вот и сейчас он прикидывается, будто не видит ее. «Так я к тебе и подошел, надутая пава, держи карман! — ворчит он себе под нос, оставаясь сидеть на приступке в полном одиночестве. — Отец-то твой луком торговал!»

Надо сказать, что шьор Мене судился с шьорой Андрианой из-за того, что вдовица залила водой его виноградник, и благополучно проиграл процесс.

Но вот колокола прозвонили в третий раз, и все повалили к церкви. Только интеллигенция еще стоит на площади да отцы города торчат перед управой. Шьора Андриана со своими девицами скрылась в храме.

— Где же доктор? — спрашивает бургомистр. — Сбегай за ним, пусть идет! — приказывает он чаушу, думая про себя: «Пожарься-ка и ты на солнышке, коли мне приходится жариться…»

А доктор уже сколько раз выглядывал в окошко в надежде увидеть под шелковицей мула с пестрой попоной. Так уж повелось, что из деревень предпочитают являться за доктором по воскресным или праздничным дням. Однако сегодня ничего такого пока нет. Видит доктор только расседланных мулов курата, которые пасутся и валяются в траве обширного куратского сада. «Ладно, пойдем, коли такое дело», — огорченно вздыхает доктор, вытирая шелковым платочком свой шапокляк, в котором венчался и в котором, как видно, его и похоронят.

— Как это вас не вызвали куда-нибудь в деревню! — встречает его бургомистр ехидной усмешкой.

— Да, да, — ответил доктор, — я и сам этого боялся…

И оба понимающе улыбнулись друг другу.

«Либери пеншатори! [19] Вольнодумцы (от итал. liberi pensatori). — мысленно обругал их шьор Мене, от которого, как от проницательного психолога, не ускользнули эти улыбки. — Да, да, либералы, если не прямо фармазоны! Кабы не должность — не видели бы вас ни на малой, ни тем более на большой мессе!»

Снова пересек площадь курат, уже не один, а в сопровождении своих собратьев, съехавшихся из дальних и ближних мест. Один из них, высокий, дородный священник, будет служить обедню: громогласен и вообще прославлен как знаток литургии. Ассистировать ему будут сегодня двое других, тоже приезжих духовных лиц.

— То-то нажрутся нынче, — шепчет шьор Мене шьору Бальдо.

— Так ведь праздник, куманек! Когда же и набить брюхо, как не в праздник…

И верно: в куратской кухне все кипит ключом. Судя по приготовлениям, обед обещает быть достойным фьеры. Будет и знаменитый козленок, о каком писал еще Овидий; зажаренный на вертеле козленок и впрямь — блюдо, достойное стола священнослужителей.

С колокольни посыпался «дозвон» [20] последний звон (хорватскосербск.) . , при котором в церковь вступают старшие. Отцы города двинулись к паперти, заслышав колокольчик служки в ризнице. Простонародье не уместилось в скамьях; кое-кто нарочно встал у входа, чтобы увидеть вблизи вступление в храм отцов города. Кто посмелее — даже приветствует их у порога, желает доброго праздника.