Энтони Берджесс - 1985

С мечети в Чизвике зазвучал первый утренний фаджр. Нет Бога, кроме Аллаха.

На следующий день Бев приготовил фаршированную индейку, цветную капусту (стоила она 3 фунта 11 пенсов) с картофелем и разогрел консервированный рождественский пудинг, а Бесси разрывалась между телевизором и подарками: куклой на транзисторах с провокационно-длинными ногами и наглой усмешкой, радио со стереонаушниками и «Телеальманахом» на 1985 год. После обеда, который Бесси снисходительно признала, дескать, он ничем не хуже, чем у мамы, они смотрели новогоднее обращение короля. Король Карл III, кругленький человечек, с ушами топориком, лет под сорок, почти ровесник Бева, говорил о счастливом и священном времени и благослови Боже всех вас, а под конец он, усмехаясь, поманил пальцем кого-то за экраном, и вышла Ее Величество королева (не путать с Елизаветой II, королевой на пенсии, теперь королевой-мамой), и эта хорошенькая смуглая женщина в жемчугах тоже улыбалась. Король обнял королеву, и оба помахали зрителям, точно они, зрители, уезжали на трамвае. Зазвучало «Боже, храни короля».

Вечером, пока они ели холодную индейку, ветчину и жареную картошку с цветной капустой, запивая все шампанским сидром, и смотрели «Праздничную гостиницу», опять-таки с Бингом (которого Бесси считала обязательной принадлежностью Рождества), отключилось электричество. Картинка на экране унеслась со скоростью света к горизонту, где превратилась в точку и исчезла совсем, электрический камин тускнел и тускнел, потом послышался хрип лампочки. Свечей у них не было, и воцарилась кромешная тьма. Бесси вопила и выла в неподдельной муке.

— Теперь-то ты поняла? — рыкнул отец. — Теперь ты видишь, против чего я борюсь?

Она скулила, дескать, ей кажется, она понимает, но бедная осиротевшая девочка была не способна на абстрактное мышление. Медицина должна идти вперед, приятель.

27 декабря Бев вернулся на работу, и тут же хором завыли свистки. Послушное контракту с профсоюзом руководство фабрики официально уволило Бева. Бев отправился на биржу труда, где настоял на встрече с директором, а не просто жующими девицами-секретаршами с темными построждественскими кругами на месте глаз. Он сообщил директору о своем положении, а директор бесцеремонно ответил, дескать, его нельзя зарегистрировать на бирже, поскольку он не желает подчиняться основополагающему условию найма в любой из установленных профессий, что означает все мыслимые виды деятельности, помимо профессии поэта. Официально безработный и не подлежащий найму, Бев пошел получать пособие по безработице по уложению Акта о государственном страховании. Ему сказали, что он не имеет права на пособие, поскольку своевольно отверг право на рабочее место в том смысле, что отказался принять условия занятости, как они изложены в Законодательном акте о профсоюзах (Принудительное членство) от 1974 года.

— Я выплачивал деньги в фонд. Каждую неделю с тех пор, как начал работать в возрасте двадцати…

— Что же вы начали так поздно? — спросила из-за решетки сварливая тостуха с подсиненными волосами, раздраженно постукивая карандашом по стойке.

— Учился в университете. Я получил степень.

— Принудительные выплаты в Фонд государственного страхования не дают вам автоматического права на выплаты. Необходимо удовлетворять определенным условиям, а вы не желаете их выполнять.

— Так что же мне делать? Умирать с голоду?

— Удовлетворять условиям.

Бев пошел в паб за полпинтой горького и холодной сосиской с бесплатной горчицей. Он позвонил своему члену парламента или, точнее, его секретарю и договорился о встрече под конец рабочего дня. Сессия уже закончилась, парламент распустили на каникулы. «Мистер Протеро встретится с мистером Джонсом в своей пятичасовой “приемной”».

Член парламента Дж. Р. Протеро был элегантным малым, переступившим порог среднего возраста, одетым в твид для уик-эндов за городом, но его лосьон после бритья пах агрессивно урбанистически. Он курил трубку, которой лишь с трудом не давал погаснуть, пепельница перед ним превратилась в братскую могилу потухших спичек. Выслушав историю Бева, он спросил:

— И чего вы от меня ожидаете? Что я изменю закон?

— Законы ведь меняются. Знаю, это происходит медленно. Палата общин, как меня учили, как раз то место, где противостоят несправедливым законам и продвигают справедливые.

— Вас, вероятно, учили очень и очень давно. — Он, наконец, раскурил трубку и втянул два или три раза дым. Потом трубка погасла. — Будь она неладна!

— Почему бы вам не бросить? — спросил Бев.

— Что бросить? — проницательно и с внезапным подозрением переспросил мистер Протеро.

— Курить. Оно того не стоит, учитывая, что табак по три пятьдесят унция, и вам это явно не по нраву.

Мистер Протеро расслабился.

— Я думал, вы про… ну, сами знаете.

— Вы, наверное, сами часто спрашивали себя, какой толк от парламента, — откликнулся Бев. — Признаюсь, я пришел к вам без особой надежды. Наверное, я, как дурак, живу в прошлом, когда члены парламента заботились о своих избирателях. Но я черпал горькое удовольствие в безнадежности всего этого. Я должен делать вид, что верю, будто демократическая свобода еще существует. Это как стараться верить в верность жены, когда видишь, что она елозит на половике с молочником. Пока смерть не разлучит нас. Правительство для людей. Глупо, правда? Ностальгия.

Бев понял, что неумелость мистера Протеро в обхождении с трубкой добровольная. Он все чиркал и чиркал и — в отличие от кое-кого из своих избирателей — поджигал без толку. Но бесплодность процесса давала ему шанс увернуться от ответа на неловкие вопросы или, как сейчас, оказать хотя бы минимальную помощь. И все-таки наконец он сказал, откладывая все еще холодную трубку:

— Нельзя воевать с историей.

— А вот это интересно. И кто же делает историю?

— Движения. Тенденции. Жизненные силы. Процессы. Не кто, а что. То, что случилось в Англии, случилось не в результате кровавой и расточительной революции. Мы пошли нашим демократическим путем и в процессе поэтапной эволюции не видели признаков бурных перемен. А потом однажды утром мы проснулись и сказали: «Правление пролетариата пришло». То, чего пока еще не произошло в странах, где свершились кровавые революции, у нас случилось гладко. Не знаю, что бы сказал Карл Маркс, если бы вернулся, но…

— Маркс сказал бы, что желаемого не случилось, что средства производства не перешли в руки рабочих, что капитализм не уничтожен.

— Он в процессе уничтожения, — отозвался мистер Протеро. — Быстрого. Едва ли в стране осталась хоть одна фирма, которая не перешла бы в руки государства. Государство — крупнейший работодатель.