Хуан Валера - Испанские повести рассказы

Следом за женщиной плелся дряхлый осел, костлявый и тощий; уши у него поникли, хвост безжизненно повис, и весь он был в грязи и репейниках. В двух корзинах, перекинутых через спину осла, на куче тряпья лежали двое детей. Как непохожи они были друг на друга! Младший, свежий и румяный, сладко спал, откинув назад голову и чему-то улыбаясь во сне. Старший, мальчик лет пяти, метался в жару на неудобном ложе; губы его то и дело кривились от боли, а взгляд широко открытых воспаленных глаз неотступно следовал за матерью.

Кто они? Откуда идут? Почему они с больным ребенком отправились в путь по безлюдной, выжженной беспощадным солнцем дороге?

Кто они? — Сиротливая семья цыган, кочующая по дорогам Европы, вымаливая подаяние. Откуда идут? — Из ближайшей деревни, где несчастная женщина не посмела ни отдохнуть, ни даже набрать кувшин воды: крестьяне угрожали ей побоями, — ей, нищенке, ведьме, цыганке, — если она немедленно не уберется из их деревни. И она ушла без куска хлеба, без капли воды, с больным ребенком. И теперь, издалека, цыганка, обернувшись, с грустью и гневом смотрела на серую колокольню, четко выделявшуюся на горизонте.

Больной мальчик с трудом приподнялся в корзине, служившей ему ложем, протянул руки к женщине и тихо позвал:

— Мама…

Цыганка встрепенулась и бросилась к ребенку.

— Что, милый? — прошептала она, уложив грудного младенца рядом со спящим братишкой, и обвила руками шею больного сына.

— Воды! Дай мне пить, мне очень хочется пить… тут все горят, — и ребенок указал ручонкой на свою тяжело вздымавшуюся грудь.

— Воды? — с ужасом повторила мать. — Да где же я ее возьму, сыночек?

— Пить, — снова попросил мальчик, — хочу пить…

Его запекшиеся губы невольно приоткрылись, а во взгляде, устремленном на мать, было столько отчаяния и тоски, что она побледнела и разрыдалась.

Ее сын, ее плоть и кровь, молил о помощи, от которой зависела его жизнь, а она, мать, ничего не могла для него сделать. Напрасно снова и снова заглядывала она в кувшин — он был пуст.

Женщина посмотрела на небо — ни облачка; обвела лихорадочным взором пустынную дорогу, поля, луга, равнину — нигде до самого горизонта ни ручейка, ни колодца.

Страждущая земля, казалось, говорила цыганке, обнажая свою перекошенную сухую пасть: «Воды для твоего сына? Здесь ее ни для кого нет. Пусть все, как я, гибнут от жажды».

И мать, крепко прижимая к своей груди сына, исступленно твердила:

— Нет ни капли, у меня нет ни капли… Где мне достать тебе воды, сыночек?

Несчастная мать! В этой пустыне был только один источник, — ее полные слез глаза.

Вдруг цыганка с надеждой улыбнулась; неподалеку она увидела хибарку дорожного рабочего. Закрытые окна и двери говорили о том, что хозяев нет дома. Но, может, там внутри все же есть кто-нибудь и ей помогут? Подбежав к двери, молодая женщина яростно забарабанила по ней кулаками, — но все было напрасно, никто не отзывался. Не в силах долее стучать и звать, измученная женщина побрела вдоль стены и, обогнув угол хибарки, неожиданно с удивлением и радостью увидела на земле миску, до краев наполненную водой. Цыганка взглянула еще раз, и от радости у нее захватило дух. Она не заметила, как к миске приближалась огромная овчарка. Шерсть на собаке встала дыбом, пасть грозно оскалилась, глаза злобно сверкали. Увидев женщину, собака зарычала. Цыганка подняла голову и угадала намерение своего противника. Бросившись вперед, женщина очутилась у миски одновременно с собакой. На миг они застыли, враждебно глядя друг на друга. Женщина протянула уже руку, но овчарка, предупредив ее, прыгнула и злобно ощерясь, замерла над миской. Цыганка и не подумала отступить: она приготовилась бороться за воду.

— Ах, и ты тоже! — крикнула с ненавистью женщина. — Ну так знай, ты не получишь воды! — И она ударила собаку по морде.

Собака вскочила на задние лапы и, впившись зубами в плечо цыганки, повалила ее на землю. Женщина вскрикнула от боли и гнева, но не испугалась, не отступила: схватив своего врага за горло, она с яростью, в каком-то героическом порыве сдавила его.

Собака все глубже вонзала зубы, а цыганка из последних сил сжимала ей горло. Борьба была краткой, безмолвной, жуткой: враги катались по земле, напрягая все силы, чтобы одолеть друг друга. Но вот собака с воем разжала зубы и, обмякнув, упала подле цыганку. Пальцы женщины разомкнулись. Бледная, задыхающаяся, поднялась она с земли. Платье на ней висело клочьями, на обнаженной груди и плече зияли глубокие раны. Не чувствуя боли, женщина отпихнула ногой труп врага и, схватив отвоеванную миску, бросилась к сыну. Не замечая крови, втекавшей по ее плечу, она поднесла к губам больного ребенка воду и оказала, нежно и ласково улыбаясь:

— Пей, сыночек, пей, дорогой!

В тот день, когда мать впервые послала Нелета в город, деревенский паренек смутно понял, что для него начинается новая жизнь. Детство кончилось.

Мать ворчала, что у мальчика день-деньской лишь игры на уме; она подвесила ему на спину плетенку и послала в Валенсию собирать мусор, — хватит прыгать через оросительные каналы да вырезать дудочки в зеленых зарослях тростника или плести венки из алых и желтых чудоцветов, густо разросшихся у порога хижины; пора взяться за ум и самому зарабатывать на кусок черного хлеба и миску риса.

Дела в семье шли неважно. Если отец не гнул спины на клочке поля, арендованного у помещика, он запрягал старую повозку и ехал в Утьель грузить бочки с вином; сестры работали на шелкопрядильной фабрике; мать целый день трудилась, как проклятая. Ну, и меньшому нечего лодырничать: в десять лет надо уже помогать семье и, взяв пример со сверстников, отправиться с плетенкой в город за удобрением, чтобы не опустела яма, вырытая во дворе для хранения драгоценного дара, придающего земле новые силы.

Мальчик вышел на рассвете, когда меж тутовых и оливковых деревьев еще лишь занималась заря, разгораясь, как далекий пожар. На спине маленького мусорщика, одетого в грубую рубаху, развевались в такт его шагам концы платка, повязанного вокруг головы, и мерно покачивалась плетеная корзина, издали казавшаяся большим горбом. В этот день на мальчике была обнова: отцовские вельветовые штаны, такие истрепанные, что они могли смело в одиночку прогуливаться по дорогам Валенсии — никто бы на них не позарился. Тетушка Паскуала укоротила их, а чтобы покрепче держались, пришила к ним крест-накрест подтяжки.

Поравнявшись с городским кладбищем, Нелет пустился бегом: а вдруг как покойникам вздумается встать из могилы и пройтись по утреннему холодку! Только оставив далеко позади себя мрачную ограду, мальчик убавил шаг и снова засеменил.