Дежё Костолани - Избранное

Актер вернулся и снова стал ухаживать за своей соседкой: расспрашивал, выслушивал, значительно поджимая красивые тонкие губы. Потом сам принялся говорить в декламационной манере французских салонных пьес, словно произнося нескончаемый плавный монолог и чуть манерно поднося ладонь ко лбу (жест этот он охотно применял и на сцене). Дама его была очарована. Только в юности ей случалось встречать таких деликатных, обходительных молодых людей. Эта юношеская непосредственность и светскость, богемная непринужденность и вместе с тем умение держаться… Она не преминула сообщить, как приятно ей наконец лично с ним познакомиться. Артист встал и, поклонясь почти без рисовки, в свой черед заверил, что почитает за честь знакомство со столь почтенным, «доподлинно родовитым» семейством.

Мужчины на конце стола толковали про политику: о венгерском представительстве в имперском совете, австрийских беззакониях, о Кальмане Селле [21] Селл Кальман (1845—1915) — деятель либеральной партии, премьер-министр (1899—1903). .

— А, что вы мне толкуете, — твердил Кёрнеи. — Селл — это голова, политический деятель большого ума.

— Да? И на открытие памятника герцогу Альбрехту тоже от большого ума поехал? — горячился Прибоцаи, энтузиаст еще партии сорок восьмого года [22] Оппозиционная (антиавстрийская) политическая партия, названа в память революции 1848 года. В 1884 году слилась с националистической партией независимости. . — И это венгерский премьер-министр называется! Стыд и позор!

— Это все тактика, — возражал Кёрнеи.

— Тактика, — горестно качал Прибоцаи головой. — А когда наших же сыновей, венгерских гонведов, в Пеште в почетный караул к памятнику Хенци [23] Хенци Генрих (1785—1849) — начальник австрийского гарнизона Буды, погиб при взятии города венгерскими войсками. ставят, — это тоже тактика? Банфи [24] Банфи Дежё, барон (1843—1911) — венгерский политический деятель, крайний шовинист, в 1896—1899 годах премьер-министр. этого не допустил бы, он уж никогда. А этот — мамелюк [25] Мамелюк — телохранитель (искаж. ар.) . В Венгрии так называли сторонников и ставленников австрийского двора. обыкновенный.

— Государственные интересы требуют, — ввернул Фери Фюзеш.

— «Право, закон, справедливость»? [26] Демагогический девиз соглашательского правительства Селла. — окончательно рассвирепев, поддел Прибоцаи верноподданничающего юнца. — Эх, ландскнехт ты черно-желтый [27] Цвета австрийского государственного флага. , венский лакей.

Этого Фери уже не мог снести. В таком тоне говорить про облеченного высшей властью премьер-министра Венгрии? Нет, это уж слишком. И он, суеверно чтивший все официальные авторитеты, отважился на ответный выпад.

— А ваш Ференц Кошут [28] Кошут Ференц (1841—1914) — глава партии независимости, сын руководителя венгерской революции 1848 года Лайоша Кошута. хваленый? На тарелочке вам, что ли, венгерскую таможню да венгерский командный язык [29] Защитный таможенный тариф и отмена немецкого командного языка в венгерских частях австро-венгерской армии были главными требованиями оппозиционных националистических партий. преподнесет?

— А ты его не тронь. Он Кошута, отца нашего, сын. Тебе этого не понять, сосунок.

— Я Лайоша Кошута уважаю и политику его тоже, — вспыхнув и с некоторым даже горделивым высокомерием заявил Фери. — Но у Лайоша Кошута, как у всех, и достоинства свои есть, и недостатки, — ядовито подпустил он и огляделся победоносно вокруг.

Но все только расхохотались — даже Кёрнеи, даже мамелюки самые замшелые. Ни для кого не было секретом, что, создавая этого образцового дворянина, умом его природа не наделила.

Фери Фюзеш смешался на мгновенье, потом попытался сообразить, следует ли джентльмену в этом случае оскорбиться, и стал уже примериваться, кого вызвать. Но его быстро утихомирили, и он опять заулыбался.

Акош в споре не участвовал. Какое ему дело до Селлов да Ференцев Кошутов. Его занимали вопросы посерьезней, заботы поважнее.

С отрешенным, выдававшим нечистую совесть лицом сидел он, погрузясь в свои утренние грезы. Но вот взгляд его упал на жену, давно уже занятую едой там, во главе стола.

Тогда, словно решась, Акош поднял брови, оседлал нос своими массивными очками и основательно, со знанием дела принялся изучать меню.

Гектографическая краска расплылась во многих местах, и различить буквы стало трудно. Поэтому он из верхнего кармашка жилета достал еще и лупу, через которую разбирал обычно жалованные грамоты, удвоив тем самым увеличительную силу стекол.

На благородном генеалогическом древе кулинарии отыскивал он нечто, о чем мечтал непрерывно второй уж день. Отыскивал с такой всепоглощающей страстью и усердием, словно каких-нибудь гипотетических Вайкаи или Божо XVI века. И наконец нашел: скромно, но многообещающе, на сей раз меж фаршированным филеем и свиной отбивной, затаился он, «гуляш в котелке, по-пастушески». Акош ткнул пальцем — и официант во мгновение ока водрузил его перед ним на стол.

— Запах роскошный, — заметил Фери Фюзеш.

Акоша даже покоробило. Ему-то что, «роскошный» или не «роскошный»! Вот он сам сейчас распробует. И низко-низко, к самой пурпурной подливке опустил в серебряную миску свой хрящеватый, почти мертвенно-бледный нос, словно для себя одного приберегая это наслаждение, глубоко вдыхая пахучий пар. Фери Фюзеш был прав: запах роскошный; но вкус, господа, вкус и того роскошней.

С жадностью поглощал он гуляш, подчищая тарелку кусочками хлеба, совсем как галантерейщик, Вейс и Товарищ.

— Илонка! — раздались голоса. — Илонка, булочек, рогаликов соленых!

Подошла Илонка, пятнадцатилетняя дочка ресторатора, которой вменялось в обязанность восполнять убыль в плетеных сухарницах. В бесплодной надежде на артистическую карьеру болталась она тут, в отцовском ресторане. Мечтой ее было попасть в шарсегский театр Кишфалуди. Но заветным этим желанием она ни с кем не делилась и, с немой тоской воззрившись на Имре Зани, отошла со вздохом к другому столу. Была она бледна, как пресная лепешка.

— Выпьешь чего-нибудь? — спросил Кёрнеи у Акоша.

— Нет, нет. Я, знаешь, пятнадцать лет ничего не пью.

Сунег обратился в слух.

— А под гуляш хорошо идет, — настаивал председательствующий. — Надо же хоть запить. Ну, старина? Стаканчик.

— Тогда, может быть, пива немножко, — сказал Акош, вопросительно глядя на доктора Галя, своего домашнего врача. — Там алкоголя поменьше. Кружку пива, — бросил он официанту и крикнул вдогонку: — Только самую маленькую, голубчик!

Осторожно отпил он несколько глотков. Белая пена осела на его серых усах. Он обсосал их.