Дежё Костолани - Избранное

Он поправил подушку поудобней.

«Слаба она желудком, бедняжка. Что же, что полная, а тяжелой пищи не выносит. Часто тошнит ее даже от нее. Да и всем нам рационально питаться только полезно. Зато как ей разные приправы удаются, сытные гарниры, особенно мясо с рисом. Да что там рис. А эти нежнейшей бледности бисквиты? Сладкие крупеники? Нет, голодными мы от стола не вставали никогда. Кормили бы так где-нибудь в ресторане. И там не плохо, согласен; но домашняя кухня — это домашняя кухня».

Утомленный, Акош закрыл глаза и окончательно перестал сопротивляться.

«Ну что, например, было у нас вчера на обед? Мясной бульон, цыпленок с рисом, бисквит с изюмом и орехами. Ни больше ни меньше. Это я точно помню. А вот Вейс и Товарищ совсем не то ел: гуляш в котелке по-пастушески. Да-да, великолепный, жирный, багрово-красный от сегедской паприки гуляш, и подливка капала с картофеля, который еще дымился. Как я его любил в молодости, этот гуляш, когда еще бедная мамочка была жива, и тушеную говядину или телятину с луком и перцем; а когда ел их в последний раз? Богу одному известно. И помыслить не смел ни о чем таком — ему, что ли, в угоду, даже когда в ресторане очутился».

Он чуть не прослезился от жалости к себе.

«Грех разве это? Пустынника, говорят, черт искушает. Грех? Ну, и пусть, тем он слаще. Гуляш, его все равно ни в рай, ни в ад не возьмешь. Тут он, в этой жизни, на столе: перед Вейсом и Товарищем, в меню — между бараньим седлом и говяжьим антрекотом, со свежезажаренной вырезкой и тушеным огузком по-соседству. И остальное тоже: свиная грудинка, рагу на деревянном блюде по-трансильвански, ножка баранья в сухарях, не говоря уже об английских, французских, итальянских блюдах, всех этих бифштексах, tournedos [18] Жареное говяжье филе с подливкой. и fritto misto [19] Рыба, мозги и цветная капуста, обжаренные в сухарях. . Одни эти иностранные названия возбуждают аппетит… Или сыры, жирные и нежирные: палпуштский, пуштадёрский, траппистский. И вина — чопакское, эгерская «бычья кровь», мадское сладкое, «тысяча благ», хмельное игристое… И легкая «леанька» [20] «Леанька» — букв.: девочка, дочка (венг.) . в стройных узкогорлых бутылках. «Леанька». Милая моя, родная леанька…»

Дверь отворилась.

Кончив убираться, вошла жена. Домашние дела не очень у нее ладились. Возилась целый час и вот только управилась. Не привыкла одна.

Вошла она тихонько, думая, что муж задремал. Но Акош испуганно открыл глаза при звуке ее шагов.

— Спал? — спросила она.

— Нет.

— Я думала, заснул.

— Нет.

— Бледный ты какой.

— Совсем не бледный.

— Болит что-нибудь?

Акош с невольным чувством стыда поднялся с кушетки, как ребенок, застигнутый в постели за чем-то нехорошим. В смущении отвел он глаза, не решаясь посмотреть на жену.

— Проголодался, только и всего, — сказала она. — Есть захотел, дружочек. Опять ведь со вчерашнего вечера не ел. Идем-ка в ресторан, а то все места займут. Поздно уже.

Они поспешно собрались и так быстро добрались до «Короля», что сами удивились. В зале творилось что-то невообразимое. Тарелки гремели, младшие официанты носились с винами на подносах, официанты сновали туда-сюда. Сам обер-кельнер летал взад-вперед на ласточкиных крыльях своего фрака, быстро выводя на сигаретной коробке итог, отсчитывая из горсти сдачу серебром, вынутым из кармана, выслушивая жалобы, исчезая на кухне и вновь появляясь, умиротворяя гостей и сохраняя неизменно предупредительное, безукоризненно вежливое спокойствие посреди всей этой воскресной горячки.

Вайкаи направились было к своему вчерашнему месту. Но там уже обедала веселая компания из трех человек. Ну вот, пожалуйста. Остальные столики тоже заняты. Они постояли, подождали.

Но в воскресенье люди едят с толком, с расстановкой, в приятном сознании, что спешить нынче некуда. Даже в зубах поковыривают ленивее и шарики катают из хлебного мякиша.

Обер-кельнер бросил им на лету несколько слов в извинение и опять упорхнул на своих фрачных крыльях.

Жена предложила пойти в другой ресторан, «Барош». Но Акош надулся недовольно. Он и так был страшно голоден, а при виде кушаний, еще больше раздразнивших аппетит, и подавно уперся. Вдруг кто-то замахал им сразу двумя руками. Это Балинт Кёрнеи, выпрямись во весь свой богатырский рост, звал их к себе, под пальму, к длинному столу подковой.

— К нам, к нам пожалуйте!

— А не помешаем?

— Садитесь, садитесь. Хотите здесь, хотите там. Мы уже кончили. Сделайте одолжение.

Стол был весь в крошках. Барсы уже отобедали и теперь покуривали за бокалами вина. Завидев Вайкаи, все встали, чтобы встретить гостей приличествующим образом. Даже Сунег поднялся, которому постоянное опьянение и восемьдесят кило собственного веса мешали твердо держаться на тонких, исхудалых ногах. Каждый представился.

Барсы показали себя хозяевами любезными и предупредительными. Звоном вилок по бокалам подозвали официантов, те быстро обмахнули стол, принесли тарелки, еще бокалы, подали меню новоприбывшим.

Акош занял место между председательствующим и комиком Сойваи, на конце стола.

Жена оказалась во главе стола, рядом с лилово-русым аптекарем, у которого обычно покупала желудочные капли и пудру для Жаворонка. Другим ее соседом был тот вчерашний высокий элегантный господин в цилиндре, которого она еще тогда заприметила, только не знала, кто он, и сейчас его имени не расслышала во время краткого взаимного представления.

Господин этот церемонно, как у почтенной матроны, поцеловал ей руку, окружив тактичным, ненавязчивым вниманием. Одно блюдо порекомендовал, другое отсоветовал по праву завсегдатая, знакомого со здешней кухней.

У него было открытое, располагающее лицо, недавно, по-видимому, побритое. На подбородке еще оставался след рисовой пудры, а кожа распространяла — нельзя сказать, что неприятный — аромат парикмахерской.

Внезапно к этому господину подлетел обер-кельнер и, что-то шепнув, увлек его в угол зала. Там он передал ему письмо, на которое ожидал ответа посыльный. Писала примадонна Ольга Орос, с которой они еще летом жили вместе, прося о последнем свидании перед окончательным разрывом. «Приходите непременно» (теперь она его называла на «вы»). Имре Зани сунул письмо в карман и знаком дал понять, что ответа не будет. Приелись ему уже эти комедии.

Воспользовавшись его отсутствием, г-жа Вайкаи осведомилась у аптекаря, кто с ней, собственно, сидит, и, услыхав, что это первый любовник Зани, очень удивилась. Ей думалось, сказала она Прибоцаи, что это скорее какой-нибудь молодой священник, хотя модная визитка и светские манеры с самого начала заставляли подозревать другое. Вот, значит, это кто. На сцене ей видеть его не приходилось, но слышать о нем она, конечно, слышала.