Дежё Костолани - Избранное

— Вы не знакомы с советником Павой? — обратился он к цветам, но те только качали головками на ветру.

Наконец ему встретилось несколько ребятишек. Хотелось с ними подружиться, но как это сделать, советник не знал.

— Эй, молодо-зелено! — крикнул он им.

И, видя, что те и ухом не повели, добавил:

— Ну-ну, не сердитесь… ведь я шучу… старый Пава… господин советник… его превосходительство старый господин советник… шутит…

Когда же и это не произвело на них никакого впечатления, он удивился. Ведь то был его секрет, главный козырь, тяжелая артиллерия! Лицо его омрачилось.

В городе с ним никто не раскланивался. Так и хотелось призвать к порядку неучтивых граждан, особенно малышей, оскорбительно верещавших вокруг. Он уж подумывал о всеобщей реформе. Было бы, скажем, в высшей степени справедливо ввести обозначения ранга для служащих, пользующихся, подобно ему, общей любовью и уважением. Сколь совершенна и удивительна военная форма! Никто не примет генерала за рядового. А вот его кто угодно может принять за пожилого регистратора, а то и вовсе за переписчика. Надо бы и чиновников одеть в форму с петлицами и звездочками, или крестиками, или уж на худой конец с изящными ленточками на лацканах. Правда, на руке у него бриллиантовый перстень, а на часах — толстая золотая цепочка. Но кто это видит? Люди так невнимательны. Он готов был скрежетать зубами. В груди закипало негодование. Чего ради трудился он от зари до зари целых двадцать пять лет?! Кипящее масло на головы этого сброда, огня и розог ему, не ценящему заслуг, трудолюбия, самоотверженности! Молодежь надо учить вниманию, воспитывать в уважении к авторитетам, а непокорных — ссылать на галеры, гноить в темницах, вешать, четвертовать, сжигать! Смерть им, смерть, смерть!..

Тут он очнулся, одурманенный глубоким сном, в который провалился как в яму.

Надвигались сумерки. На лице его застыло мрачное, тупое выражение. Такую тоску, казалось ему, могут испытывать разве что животные. До глубокой ночи, будто что-то ища, бродил советник по городу. Наконец зашел в опустевшее кафе и в изнеможении рухнул на стул.

К столику поспешил усталый бедняга официант:

— Что прикажете, милостивый государь?

— Как вы сказали? — оскорбился советник, воинственно вскинув голову.

— Я спросил, что прикажете вам подать.

— Но как вы меня назвали?

— Милостивый государь…

Этого он и добивался.

— Я не милостивый государь, а ваше превосходительство.

— Прошу прощения.

— Ну да ладно. С кем не бывает. Особенно в наше время.

— Так точно-с.

— Принесите-ка мне бутылочку отборного шампанского.

Официант бросился со всех ног и, запыхавшись от усердия, принес шампанское в ведерке со льдом.

Господин Пава пил быстрыми, очень быстрыми глотками. Официант, весь внимание, стоял перед ним. За окном, на площади, не было ни души. Советник медленно, с долгими паузами, заговорил:

— Сочувствую, друг мой, сочувствую… Еще бы, так оплошать… Но теперь я могу вам открыться… Вы знаете, кто сидит перед вами?.. Понятно, не знаете… откуда вам знать… Крупный чиновник… его превосходительство… господин советник Пава… Да вы не пугайтесь… Можете постоять еще здесь, у стола… Что вы, не человек… Дайте-ка прикурить… Благодарю… Вот, провел целый день в вашем городе… Приехал навестить его превосходительство господина губернатора, да жаль не застал… Он тоже, конечно, будет сожалеть… Хотите сигару, мой друг?.. Угощу из своих… Настоящая гавана… Не дорогая… Каких-нибудь семьдесят филлеров… Спрячьте, выкурите дома… М-да… Городок ваш довольно мил… Отсталость, правда, необразованность, бедность… И кругом непорядки… на речке непорядок… на лугу непорядок… Но ничего, придет время… Здесь, в провинции, все идет с таким скрипом… Да что говорить… порой и у нас… наверху… в Будапеште… Во всяком случае неплохо бы губернатору взяться за дело как следует… губернатор… Пишта… Мы с ним приятели… Я и со статс-секретарем на ты… А на днях останавливает меня в коридоре министр… Я ему: что прикажешь, мой дорогой?.. Я с ним тоже на ты… Да со всеми… Эх, время летит… Как подумаю, что лет двадцать назад… Как по-вашему, сколько мне?.. Сорок?.. Выше, мой друг, берите… Сорок пять?.. Еще выше… Пятьдесят три… Хотя никто не дает мне… Оно и понятно, хорошая жизнь… отличный стол… гигиена… Другие вон мрут как мухи… Тоже понятно… Не умеют по-человечески жить… как я… Впрочем, не каждому это по карману… Ведь как народ-то живет!.. В каких-то дырах… Я из газет знаю… Кругом нищета… Сколько здесь стоит квартира в пять комнат?.. Не дорого… У меня тоже только пять комнат… но вдвое дороже… Комнаты, правда, просторные… высокие… каждая с это кафе… Удобное, в общем, жилище… Персидские ковры… картины на стенах… рояль… паровое отопление… все, что нужно… Что бы ни говорили, а трудолюбие вознаграждается… Не хватает тому, кто не трудится… Ведь что наблюдаем мы в современном обществе?.. Всюду бездельники… дармоеды… модернисты так называемые… с их вечным нытьем… А я всегда получал повышения досрочно… потому что лени не знал… От зари до зари… только труд… хлопоты… заботы… Усердие… благонадежность… выдержка… талант… европейская образованность… Вы на каких языках говорите, мой друг?.. Sprechen Sie deutsch?.. Parlez-vous français?.. English spoken?.. Мне безразлично… Не сочтите за хвастовство… Я, в сущности, человек скромный… и добрый… душа-человек… строгий, но добрый… настоящий венгр… От подчиненных требую только почтения… И частенько до них снисхожу… Вот как до вас, например… Вы человек простой, бедный, я бы сказал, достойный всяческого сочувствия провинциальный официант… Не беда…

Он выпил еще шампанского, глянул в кромешную темноту летней ночи и, пожевав мокрый ус, с вожделением прохрипел:

— Его превосходительство… побеседовали… Его превосходительство…

Слегка пошатываясь, но все же стараясь не терять равновесия и подобающего чину достоинства, он направился к выходу. Официант сложился чуть ли не вдвое. Он кланялся настоящему господину. Как-никак на чай пожаловал целых пять крон.

— Не беда… — еще раз повторил советник.

И побрел в гостиницу, где его ожидал номер из двух комнат с балконами и видом на городской парк. На его козью бородку упал лунный свет. Он глянул вверх, но тут же отвернулся от луны, которую решительно не одобрял, и обратил свой взор на уличные фонари. Они — как заметил советник — не горели.

В номере он сел. Мерзавец швейцар опять поклонился ему недостаточно почтительно. Он решил завтра же ехать в Будапешт. В самом деле, здесь ему делать нечего.

Чуть позже советнику вспомнилось, что он не все рассказал официанту. Ну да ладно, утром за кофе доскажет.

Побледневший, осунувшийся и грустный, он сидел при свете свечи, поддерживая руками голову, будто она болела, и — подобно библейскому прокаженному, что, сидя в навозной куче, скреб свои язвы острыми черепками, — бередил, бедолага, саднящие раны души. Глаза его были широко раскрыты. Из них выглядывал жуткий призрак — трусливый, болтливый, немощный, потерявший надежду и веру, усталый, сопливый призрак, что страшнее смерти и помешательства: старость.