Исаак Башевис-Зингер - Пена

— Жизнь бьет ключом, — проворчал Макс, — только если ты больше не мужчина, зачем тебе театр? Что тогда тебе осталось?

Он зашел в кафе, заказал кофе с пирожком. Еврейских газет тут не было, и официант принес ему иллюстрированный журнал. Какой-то принц женится на какой-то принцессе. Макс углубился в фотографии. Четыре пажа несут тяжелый шлейф свадебного платья. Жених в мундире с эполетами. Вокруг — мужчины, увешанные орденами и медалями, и дамы в шляпах со страусиными перьями.

«Где это? — подумал Макс. — В Германии, в России, в Англии?» У него зарябило в глазах, и все в нем заклокотало от злости.

Хотя он сам много лет гонялся за телесными наслаждениями, сейчас в нем проснулось что-то вроде древнего еврейского презрения к мирским глупостям. Как это говорили в Рашкове? «Гевел-гаволим»… [53] «Суета сует» ( др.-евр. ). Чушь это все, бессмыслица. Жизнь коротка, глупо провести ее в погоне за собственной тенью…

Он огляделся по сторонам. Мужчины, женщины, молодые, старые. Кто газету читает, кто журнал. Одни беседуют, другие сами себе под нос бормочут. И у всех на лицах жадность и озабоченность, будто все они куда-то опоздали или сделали ошибку, а теперь не знают, как ее исправить.

«Сколько ни есть, все мало, — думал Макс. — Дай любому из них сто тысяч, он миллион захочет. Есть одна любовница, а хочется трех… Да я и сам такой. Если бы Артуро был жив, а Рашель осталась хорошей женой, все равно волочился бы за всякими шлюхами… И теперь, когда у меня ничего нет, хочу сбить с пути дочь святого человека. Нет, никогда! Ни за что! — Макс чуть не выкрикнул эти слова во весь голос и даже стукнул кулаком по столу. — Лучше сдохну!»

Подозвал официанта, расплатился и пешком отправился в гостиницу. Он подзабыл Варшаву, но теперь быстро вспоминал. Иногда спрашивал у прохожих дорогу. Вышел на Новосенаторскую, свернул на Трембацкую и вскоре оказался возле отеля. Поднялся на лифте, вошел в номер и, не раздеваясь, упал на кровать.

Хотя он решил не ходить к Шмилю Сметане, теперь знал, что все-таки пойдет. Макс почти не спал ночью и вскоре задремал.

Когда проснулся, на часах было без двадцати четыре. Он еще не обедал, но есть пока не хотелось. «Ладно, посмотрим, чего там наготовила эта Райзл Затычка». Он открыл комод, выдвинул ящики и стал одеваться. Нарядился в светлый костюм и модную рубашку, купленную в Париже за двенадцать франков, повязал новый галстук. Надо что-нибудь принести. Ликер, цветы, бонбоньерку? Не являться же с пустыми руками.

Макс вышел на улицу и заглянул в винный магазин. В глаза бросилась огромная бутылка шампанского, магнум [54] Бутылка шампанского объемом 1,5 л. . Тут же подскочил продавец и начал расхваливать напиток. Высший сорт, лучшее, что можно найти! Цена тоже оказалась не низкая. «Вот и хорошо, — подумал Макс, — а то пришел бы как нищий. Нельзя же людей объедать».

«И чего я так нервничаю? Не пойду больше к святому человеку, и баста! Все равно его жена меня в зятья не хочет…» — Макс опять повеселел.

В последнее время настроение у него менялось по десять раз на дню, он то грустил, то радовался. Вдруг он вспомнил слова святого человека, что нервы — это то же самое, что злое начало…

Э, подумаешь! А что, он в медицине разбирается? Только и умеет над Талмудом раскачиваться с утра до вечера… Нервы это, а не злое начало. Все доктора так говорят, в Буэнос-Айресе, в Лондоне, в Париже, в Берлине. Один врач даже показал Максу рисунок: голое человеческое тело, оплетенное нервами. Этот врач сказал, что только в ухе тысячи нервов. «Больше не полезу в эту праведную семейку, — проворчал Макс. — Такой Циреле нужен кто-нибудь ей под стать».

Стрелка часов приближалась к пяти. Макс взял дрожки. В Варшаве он только на них и ездил, трамваем пока что ни разу не воспользовался. Прохожие смотрели, как он, разнаряженный, сидит, держа в руках обернутую розовой бумагой бутылку шампанского. Макс велел извозчику ехать по Цеплой и пообещал хорошие чаевые за то, что придется сделать крюк. Проехали по Крулевской, по Гжибовской и оттуда — на Цеплую.

Макс поднялся по ступеням и постучал в дверь. Еще на лестнице он учуял запах тефтелей. Тут же раздались шаги, и перед Максом предстала невысокая, темноволосая женщина. «А она ничего!» — подумал он, мгновенно разглядев ее белое лицо, большие, черные глаза и нос с горбинкой. Женщина приветливо улыбнулась и весело затараторила:

— Это что он такое приволок? Мамочки мои, ничего себе бутылочка! Что это, шампанское? Ну вы даете! Да что ж мы на пороге стоим? Проходите, будьте как дома…

Она привела Макса в комнату, где стоял уже накрытый стол. На жердочке сидел попугай. На стенах — картины: полуобнаженные женщины и пейзажи. Был здесь и роскошный диван, обитый бордовым бархатом. Квартира напомнила Максу «лучший» бордель, а хозяйка изрядно смахивала на «мамочку».

— Шмиль скоро придет, — сказала Райзл. — Давайте сюда шляпу! Так, а с шампанским что делать?

— Хорошо бы в ведерко со льдом поставить.

— Верно, лед у меня есть. Сто лет шампанского не пила!

— Сколько же вам лет — двести? — Макс сразу взял правильный тон.

— Иногда кажется, что только вчера на свет родилась, а иногда — что уже тысячу лет небо копчу, — ответила Райзл.

Максу нравился ее голос. Такая легкая хрипотца бывает у людей, которые умеют получать от жизни удовольствия, никогда не устают и не пресыщаются.

«Вот это по мне, — подумал он. — Тут я и правда как дома».

Райзл взяла его шляпу и заглянула внутрь.

— Панама?

— Высшего сорта.

— Высший сорт — это я люблю. Шмиль рассказывал про вас, я даже пожалела, что тем вечером не пошла в ресторан. Между прочим, у меня сестра в Буэнос-Айресе!

— А где, на какой улице?

— Юнин или Хунин, не помню, как правильно произносится.

— Знаю эту улицу, — сказал Макс, а про себя подумал: «И чем твоя сестра занимается, тоже знаю».

Райзл пристально смотрела на Макса, а он — на нее. Полновата, но жирной не назовешь. Кожа — необыкновенно белая, гладкая, во взгляде больших, блестящих глаз — опыт, вожделение и ни капли стыда. «С такой дамочкой можно сразу говорить без обиняков», — подумал Макс. Черные волосы зачесаны назад, руки обнажены, на шее ни единой морщинки. Чувственный рот будто создан для поцелуев, верхняя губа чуть приподнята, зубы — ослепительно-белые. И черное, полупрозрачное платье.

— Вот и лето наступило, — нарушил Макс затянувшееся молчание.

— Так пора уже. Зима очень холодная была, но здесь, слава богу, в любой мороз тепло. Может, лимонаду? Я сама его делаю, щепотку сажи добавляю для вкуса. Попробуете?

— Дождусь Шмиля.

— Что-то он запаздывает. С ним всякое бывает, может, ревировый задержал, а то и сам комиссар. Люди за ним толпой бегают, помощи просят, а он никому не отказывает. Шмиль Сметана — один такой. Вот только со здоровьем у него неважно, врачи велят в Мариенбад ехать.