Исаак Башевис-Зингер - Пена

Но при этом не давала ему развода.

Она стала очень скупой, наотрез отказывалась платить, когда квартиросъемщики из их домов жаловались, что протекает крыша или забился слив в туалете. К счастью, Максу хватило ума заначить от нее кое-какую сумму.

Он вернулся в спальню, стал одеваться. Чихнул, высморкался в платок. Сейчас позавтракает у Райзл, а дальше? Пойти к Циреле или в гостиницу? А в гостинице что делать? Макс не переносил одиночества. Лучше с кем угодно, чем одному.

Он едва успел одеться, как в спальню вошла Райзл.

— Макс, что с тобой? Ты плохо себя чувствуешь?

— Нет, все в порядке.

— Ты как будто не с той ноги встал. Это из-за меня?

— Нет, Райзл, ты тут ни при чем.

— Если тебе нужна Баша, могу ее позвать.

— Никто мне не нужен.

— Пойдем завтракать. Знаешь, если бы не ты, я бы жила с ним и жила.

— А теперь что, бросишь его?

Райзл пристально посмотрела ему в глаза:

— Макс, я не ревнива. Но, пожалуйста, оставь Циреле в покое. О вас и так уже говорят.

— Кто?

— Все. Тебя даже на молитве с раввином видели… Макс, это нехорошо. Всю их семью угробишь. Это вообще надо сердца не иметь…

Когда Макс ходил по врачам, он думал: вот избавится от своей постыдной болезни, и никто ему будет не нужен. Зимой будет жить в Буэнос-Айресе, а летом — на вилле в Мар-дель-Плате, перестанет просиживать в кафе до трех ночи. Врачи не находили у него никаких физических заболеваний, но Макс видел, сколько больных людей вокруг. У того, кто вчера был здоров как бык, сегодня оказались больные почки или печень. Умирают от сахарного диабета, ожирения сердца, камней, рака. Чуть ли не каждый день или Максу, или Рашели приходилось идти на похороны. Медики писали в газетах и журналах, испанских и еврейских, что в Аргентине едят слишком много мяса и сладостей. Кроме того, ночная жизнь большого города тоже не полезна для здоровья. Пьесы в театрах заканчиваются в двенадцать, а то и в час ночи. Из театра идут в ресторан и снова едят. Набивают живот бифштексами, накачиваются вином и пивом.

Когда Максу не спалось по ночам, он вспоминал прежние годы, и ему становилось страшно. Почти все уже на том свете: знакомые, друзья, любовницы, а ведь многие из них его ровесники. Что толку от денег, если ангел смерти отрывает от тебя кусок за куском? Чего стоят все радости и наслаждения, если вдруг тебя увозят на кладбище, и до свидания? Самое живое общество в Буэнос-Айресе — это погребальное братство, как говорили некоторые шутники. Иногда от этих размышлений Максом овладевала глубокая тоска. Последние два года его мучили другие мысли, но страх смерти тоже никуда не делся. Он вставал утром то с обложенным языком, то с коликами или спазмами в желудке. Ему казалось, что моча стала мутной и темной, не такой, как раньше. Когда поднимался по лестнице, через несколько этажей начиналась одышка.

В то утро, попрощавшись с Райзл, Макс решил, что надо бы и о здоровье подумать. Что будет, если он свалится в чужом городе? Увезут в гойскую больницу, а он там даже с врачом или сестрой толком поговорить не сможет. Помрет — не будут знать, где похоронить. «Не пойду сегодня ни к Циреле, ни к Школьникову, — подумал он. — Сразу в гостиницу!» Выйдя за ворота, он уже повернул к Цеплой, но вдруг ноги (или какая-то сила, которая ими движет) сами понесли его в противоположную сторону. Проходя мимо десятого дома, он бросил взгляд на балкон раввина. Присмотрелся, не стоит ли Эстер со своей выпечкой у ворот пятнадцатого. У кафе Хаима Кавярника учуял сырный пирог, уже хотел зайти, но вместо этого направился к малине в шестом. А вдруг там сейчас Слепой Майер? Макс должен передать ему привет. Он слышал о Майере больше двадцати лет назад, еще до того, как уехал из Варшавы. И, по правде говоря, Макс соскучился по мужской компании. Слишком много женщин было около него в последнее время.

В переднем помещении, где буфет, сегодня было куда оживленнее, чем в тот вечер, когда Макс заглянул сюда впервые. Парни в надвинутых на глаза картузах, брюках-галифе и высоких сапогах, рябые девицы, оборванцы в залатанных сюртуках и неказистых шляпах — все смешались в гудящую толпу. Одни о чем-то шептались, другие тянули из мешочка билетики с номерами, третьи жевали пирожки, пачкая маслом рты и пальцы. Девица и парень по очереди пили из монопольной [90] Водочная бутылка объемом 0,61 л. бутылки: он — глоток, она — глоток. Макс хотел уйти, но вместо этого перешагнул порог и сквозь толпу протиснулся в другое помещение. Там было почти пусто. Над столиками кружили мухи. У окна сидел некто, в ком Макс сразу признал Слепого Майера: плечистый гигант с огромной головой и низким лбом, один глаз вытек, мясистый нос усыпан багровыми бородавками. Он носил картуз с кожаным козырьком, сюртук в серую и желтую полоску и синюю рубаху, застегнутую на горле жестяной брошью. Настоящий великан, лицо испещрено шрамами. Раскачиваясь над стаканом, он рычал, как зверь. Макс посмотрел на него с любопытством: вот он, Слепой Майер, король «Площади», ребе варшавского преступного мира. Макс кашлянул, и тот, медленно, как вол, повернув голову, из-под густой брови уставился на него единственным глазом. Во взгляде — подозрение и настороженность человека, который давно не ждет от жизни ничего хорошего.

— Это вы Майер? — спросил Макс.

— Кто такой? — прогудел Слепой Майер, как из бочки.

— Мы не знакомы. Меня зовут Макс Барабандер, я из Буэнос-Айреса. Привез вам привет от вашего старого друга, Хацкеле Пельтеса.

Слепой Майер задумался, пожевал мясистыми губами. Возле рта обозначились две глубокие складки.

— Помню, помню. Стало быть, он в Буэнос-Айресе?

— Да.

— А я слыхал, он помер. — Слепой Майер будто говорил сам с собой, а не с Максом.

— Жив-здоров и помирать не собирается.

— И как там у него делишки?

— Разбогател.

Слепой Майер с размаху опустил кулак на столешницу.

— Когда он из Варшавы-то уехал? Уже лет десять, наверное…

— Больше двадцати.

— М-да, время летит. Помню его, как же. Еще с одной рыжей крутил…

— Ханча. Она теперь его жена.

— Женился, что ли, на ней? Дивлюсь, что он меня помнит. Мир забыл Слепого Майера. Забыл, как покойника.

— Он часто о вас говорит.

— И что именно? Да ты присядь, в ногах правды нет. А то пойди, возьми себе в буфете что-нибудь. Был тут половой, да сплыл. Теперь у буфетчицы самому брать надо. Не еда здесь, а помои! — Слепой Майер скривился от отвращения.

— Я не голоден. Но, если хотите, можем в ресторан пойти, в семнадцатом доме.

— К Лузеру? Хотеть-то хочу, но врач запретил, даже стакан пива нельзя выпить. Язвы у меня в желудке! — И Слепой Майер ткнул себя пальцем в необъятный живот.

— Тогда, может, к Хаиму Кавярнику? У него отменные пироги с сыром.