Андре Моруа - История Англии

6. Пуританская тирания была подобна всем прочим, претендующим на то, чтобы преобразовать нравы. Меньшинство подчинилось по убеждению, большинство — из страха, и подчинение этого последнего было скорее мнимым, нежели реальным. Достаточно прочитать письма Дороти Осборн сэру Уильяму Темплу, чтобы понять, как в многочисленных имениях мужчины и женщины пытались тогда, без шума и как бы отстранившись от своего времени, вести человечную и мудрую жизнь. Самые отважные роялисты, несмотря на свое отвращение к бунтовщикам, пытались после скитаний на континенте вернуться к себе и снова обосноваться дома. Сам претендент (то есть будущий Карл II) поощрял их к этому. Для него лучше было иметь сторонников на местах. Эвелин рассказывает, как он решился вернуться в свое поместье, «потому что оставалось мало надежд на благоприятные изменения, ибо все было в руках бунтовщиков». При жизни Кромвеля Реставрацию, хоть и такую близкую, не предвидели даже самые прозорливые.

Титульный лист издания поэм Джона Мильтона. 1645

7. После Реставрации пуританский дух, в свой черед, познает гонения. Но ему было суждено выжить. Диссидент, человек, не согласный «приспосабливаться», требующий для своей совести права судить обо всем, привыкший принадлежать к меньшинству и наслаждаться этим положением и который, сделав свой выбор, готов сохранить ему верность даже с опасностью для своего счастья или жизни, станет одним из самых замечательных и наиболее устойчивых английских типов. Он будет неустанно заниматься то религиозными, то политическими вопросами, но, каким бы ни был объект его усердия, он останется сильным, упрямым, неподкупным. Это он поведет борьбу против рабства, против проституции, против войны и будет поддерживать вплоть до наших дней унылость английских воскресений. Английский характер обязан ему как некоторыми самыми лучшими своими чертами, так и теми, которые заставляют его ненавидеть. Среди его непременных свойств — серьезность, верность, неподкупность, но также часто двуличие, поскольку человеческая природа гораздо сложнее, чем хотелось бы кальвинистам. Истина не в том, что в одних живет Бог, а в других Сатана, но в том, что в каждом из нас борются Бог и Сатана. Из-за невозможности принять свои неизбежные дурные мысли пуритане старались прятать их под благочестивыми речами. Свои личные и даже национальные интересы они прикрывали «нравственной» личиной. В этом, как и во многом другом, большому числу англичан было суждено сохранить пуританский образ мышления, и три века спустя Дизраэли придется признать, что никто не может править Англией, не считаясь с ее нонконформистским сознанием.

Титульный лист «Путешествия пилигрима» Джона Беньяна с изображением автора на фронтисписе. Издание 1679 г.

1. В этом новом государе, которого Англия ждала как спасителя, после того как долго подвергала гонениям, не было ничего от того ангельского персонажа, которого рисовали в своем воображении ревностные почитатели его родителя, короля-мученика. Толстыми чувственными губами и крупным носом он напоминал скорее своего деда Генриха Наваррского, нежели отца с его благородным и печальным обликом. От Беарнца же он унаследовал жизнерадостность, остроумие и любовь к женщинам. Долгое изгнание не озлобило его, но подарило ему опыт бедности и твердое намерение «покончить с этими разъездами». Поэтому, несмотря на давление своей матери и сестры Генриетты, которые обе были католичками, он воздержался от обращения в католическую веру. Католицизмом он был очарован, быть может, даже завоеван, но, помня пуританские страсти, не хотел бросать тень на свой престол. Чтобы уберечь молодого Карла от опасностей сен-жерменского папистского двора, верный советник Хайд отвез его в Голландию, к сестре Марии, жене Вильгельма Оранского. Там он полюбил молодую валлийскую беженку Люси Уолтерс, и та родила от него незаконнорожденного сына, которого он впоследствии сделал герцогом Монмутским. Жизнь принца в изгнании была трудна: Карл занимал деньги и у французского, и у испанского двора. Это ненадежное существование сделало его скорее обаятельным, чем величественным, скорее ловким, чем щепетильным. Он твердо решил, что, если однажды жизнь улыбнется ему, он будет наслаждаться этим. И впоследствии, уже став королем, когда министры разыскивали его, чтобы поговорить о государственных делах, довольно часто оказывалось, что он играет с собачками или ласкает своих любовниц. 25 мая 1660 г. он высадился на песчаный берег Дувра, и мэр города преподнес ему Библию; Карл ответил, что «это как раз то, чего ему так недоставало». У преемника Кромвеля было чувство юмора, но не слишком почтительная душа.

2. Лондон устроил ему теплую встречу. «Мостовые были усыпаны цветами, фасады домов затянуты драпировками, звонили колокола, в фонтанах текло вино… — пишет Эвелин. — Я был на Стрэнде и любовался всем этим, славя Бога. Подумать только, ведь все это было совершено без единой капли крови и той самой армией, чей мятеж изгнал его…» Карл II, обратившись к кому-то из своей свиты, сказал с улыбкой, что наверняка сам виноват, что отсутствовал здесь так долго, поскольку не встретил никого, кто не желал бы его возвращения. Непостоянство народов поразительно. Ведь все в Карле должно было шокировать его подданных. Он привез с собой красивую любовницу Барбару Вильерс, которая вскоре станет леди Каслмейн, и именно с ней цинично провел свою первую ночь в Уайтхолле. Вскоре его уже окружал настоящий сераль, а нравы двора подражали нравам короля. Но после пуританских ограничений немного легкомыслия никому не вредило. «Распутство стало лояльностью, серьезность — бунтом». Король за время своей неприкаянной юности привык к безделью и безответственности. Всю реальную власть он оставил тому, кто был его советником в изгнании, Эдуарду Хайду, которого сделал лордом Кларендоном. Первые шаги этого нового правительства отнюдь не были неуклюжими. «Акт о всеобщем прощении, возмещении и забвении» успокоил тех, кто принимал участие в мятеже. Казнили только цареубийц, устроив им отвратительную бойню. Тела Кромвеля и нескольких других были выкопаны, повешены, потом закопаны в землю у подножия виселицы. Как и при любой Реставрации, друзья несчастливых дней посчитали себя обойденными. Закон об амнистии их разочаровал. «Врагам короля — возмещение, друзьям — забвение», — говорили они с горечью. Но зато эта умеренная политика, так раздражавшая кавалеров-экстремистов, быстро сплотила вокруг монарха сквайров из партии Кромвеля. Лишь бы Реставрация уважала приобретенные состояния, и тогда ей вполне можно было уступить несколько голов для мести. Кларендону хватило ума выплатить до последнего пенни жалованье, которое государство задолжало войскам республики. Это позволило ему спокойно распустить грозную армию. 50 тыс. ветеранов Кромвеля были внезапно отпущены в Англии; к их чести надо сказать, что ни один из них не начал попрошайничать и никому не причинил никакого зла. У пуританства были и хорошие стороны.