Марсель Пруст - Сторона Германтов

Принцесса д’Эпине любила кузину и знала, что у той слабость к комплиментам; она восторгалась ее шляпкой, зонтиком, остроумием. «Толкуйте ей сколько хотите о ее туалетах, — говорил герцог обычным своим брюзгливым тоном, который он смягчал хитрой улыбкой, чтобы никто не подумал, что он всерьез недоволен, — но ради всего святого, не поощряйте ее остроумия, я бы прекрасно обошелся без ее острого язычка. Вы, наверно, намекаете на ее дурацкую шуточку над моим братом Паламедом, — добавлял он, прекрасно понимая, что принцесса и остальная родня еще не слышали этой шуточки, и радуясь, что выставит жену в выгодном свете. — Во-первых, по-моему, особе, которая подчас бесспорно говорит остроумные вещи, негоже отпускать глупые шутки и уж тем более вышучивать моего брата, ведь он такой ранимый, не хватало только, чтобы он из-за этого со мной поссорился».

— Но мы ничего не знаем! А что за шутка? Наверняка что-то очаровательное. Расскажите нам!

— Нет, нет, — возражал герцог, еще ворчливым тоном, но уже начиная улыбаться, — я в восторге, что вы ничего не слышали. Право же, я очень люблю брата.

— Помилуйте, Базен, — вступала герцогиня, чувствуя, что пора подавать мужу реплику, — не знаю, почему вы утверждаете, что это может обидеть Паламеда, вы же сами знаете, что это не так. Он слишком умен, чтобы обижаться на глупую шутку, в которой нет ничего оскорбительного. Все подумают, что я ему надерзила, а я просто отпустила замечание, в котором не было ничего забавного, вы сами придаете ему значение тем, что так возмущаетесь. Я вас не понимаю.

— Вы нас ужасно заинтриговали, да о чем речь?

— Разумеется, ничего страшного! — восклицал герцог Германтский. — Вы, может быть, слыхали, что мой брат собирается подарить Брезе [282] …собирается подарить Брезе… — Замок Брезе находится в Анжу, недалеко от Сомюра. Он был построен в XVI в. и принадлежал знатной семье Брезе, несколько раз породнившейся с королевской семьей. , замок своей жены, нашей сестре, госпоже де Марсант?

— Да, но нам говорили, что она отказывается, ей не нравится местность и климат не подходит.

— Ну так вот, один знакомый рассказал все это недавно моей жене и заметил, что брат дарит нашей сестре этот замок не для того, чтобы ее порадовать, а чтобы покрасоваться. Вообще, Шарлюс так любит принимать величественную позу, заметил этот знакомый. А надо сказать, что Брезе — королевская резиденция, стоит нескольких миллионов, в старину эти земли принадлежали королю, там прекраснейшие леса во всей Франции. Многие не отказались бы, чтобы перед ними красовались таким образом. Ориана услышала слово «поза», которым заклеймили Шарлюса за то, что он дарит такой прекрасный замок, и у нее невольно, уж вы мне поверьте, вырвалось, без малейшего злого умысла, а просто осенило — и все: «Поза, поза… да он же великодушный маркиз Поза!» Понимаете, — добавлял герцог, украдкой обводя взглядом присутствующих, чтобы оценить остроумие жены, и в голосе его вновь появлялись брюзгливые нотки, благо он не переоценивал знания принцессы д’Эпине по части литературы, — вы же понимаете, имелся в виду маркиз Поза из драмы Шиллера, это глупо, это дурацкая игра слов, недостойная Орианы. А я, может быть, не столь остроумен, как моя жена, зато я осмотрителен, думаю о последствиях, и, если на беду эту шуточку передадут брату, из этого выйдет целая история. Тем более, — добавлял он, — что Паламед превыше всего ставит благородство и помешан на великодушии, так что, даже если забыть о замке, имя маркиза Позы ему очень подходит. Остроту герцогини оправдывает только то, что даже когда она хочет опуститься до вульгарности, она все равно остается остроумной и недурно описывает людей.

Так благодаря то маркизу Позе, то еще какому-нибудь словцу эти визиты герцога и герцогини к членам их семьи пополняли запас рассказов и поддерживали вызванное этими рассказами волнение еще долго после того, как остроумная дама и ее импресарио удалялись. Сперва все вместе, включая счастливчиков, входивших в число приглашенных (и кто оставался во время посещения герцога и герцогини), веселились, вспоминая остроты Орианы. «Вы не знали про маркиза Позу?» — спрашивала принцесса д’Эпине.

— Нет, знала, — краснея, отвечала маркиза де Бавно, — принцесса де Сарсина (Ларошфуко) мне рассказывала, правда слегка по-другому. Но, наверное, гораздо интереснее было услышать эту историю при моей кузине, — добавляла она с таким выражением, как сказала бы «в присутствии автора». — «Мы говорили о последней остроте Орианы, которая только что была здесь», — объясняли гостье, огорчавшейся, что не приехала на час раньше.

— Как, здесь была Ориана?

— Да, вы бы ее застали, если бы приехали немного раньше, — отвечала принцесса д’Эпине, без упрека в голосе, но так, что ясно было, что опоздавшая много потеряла. Но кто ей виноват, если она не поспела на сотворение мира или на последнее представление мадам де Карвало [283] …представление мадам де Карвало . — Мари-Каролин-Феликс Мьолан (1827–1895) — французская певица, жена Леона Карвало, директора Опера-комик, пела в этом театре с 1850 до 1885 г. . «Вы говорите о последней шутке Орианы? Мне страшно понравился маркиз Поза», причем «остроту» на другой день подавали уже в холодном виде, на завтрак, в кругу близких друзей, которых приглашали по этому случаю, да и потом, под разными соусами, всю следующую неделю. На этой неделе принцесса д’Эпине, нанося ежегодный визит принцессе Пармской, пользовалась случаем, чтобы осведомиться у ее высочества, слыхала ли она эту остроту, и тут же ее пересказывала. «Ах, маркиз Поза, — повторяла принцесса Пармская, тараща глаза от восхищения, которое испытывала заранее, хотя ей и требовались кое-какие пояснения, которые тут же охотно давала принцесса д’Эпине. «Право, мне очень нравится маркиз Поза, превосходно выражено», — заключала она. На самом деле слово «выражать» никак не годилось для обозначения этого каламбура, но принцесса д’Эпине, претендовавшая на то, что владеет остроумием Германтов, переняла у Орианы слова «выражать», «выражение» и применяла их направо и налево. Между прочим, принцесса Пармская, не слишком-то любившая г-жу д’Эпине за безобразную, на ее взгляд, наружность, бесспорную скупость и предполагаемую зловредность (как утверждали Курвуазье), узнала слово «выражение», которое слышала из уст герцогини Германтской, но сама его употреблять не умела. Она решила, что вся прелесть «маркиза Позы» состоит именно в том, что это превосходно выражено, и при всей неприязни к безобразной и скупой даме никак не могла удержаться от восхищения перед этой особой, настолько проникшейся остроумием Германтов; она даже захотела пригласить г-жу д’Эпине в Оперу. Ее удержала только мысль, что сперва следует все-таки посоветоваться с герцогиней Германтской. Что до г-жи д’Эпине, она, в отличие от Курвуазье, оказывала Ориане множество любезностей и любила ее, но завидовала ее знакомствам и несколько раздражалась на шуточки о своем скупердяйстве, которые герцогиня отпускала при всех; поэтому, вернувшись домой, она рассказала, как трудно было принцессе Пармской уразуметь остроту насчет маркиза Позы и сколько в Ориане снобизма, коль скоро она терпит в числе близких друзей такую дуреху. «Я просто не смогла бы никогда общаться с принцессой Пармской, даже если бы хотела, — сказала она гостям за обедом, — потому что господин д’Эпине никогда бы мне этого не позволил из-за ее безнравственности (имелись в виду некие чисто воображаемые примеры распущенности, свойственной принцессе). Но даже будь мой муж не так строг, я бы все равно не смогла поддерживать с ней отношения. Не понимаю, как Ориана ухитряется постоянно с ней встречаться. Я езжу к ней раз в год и еле досиживаю до конца визита». А те из Курвуазье, что оказывались у Виктюрньенны во время появления герцогини Германтской, при виде ее обычно обращались в бегство, потому что их слишком возмущало «раболепное преклонение», которым окружали Ориану. В день маркиза Позы один Курвуазье задержался у принцессы. Он понял шутку не вполне, но отчасти все-таки понял, как-никак он был человек образованный. И все Курвуазье принялись рассказывать, что Ориана назвала дядю Паламеда «маркизом Позой», что, по их представлениям, было для него весьма лестно. «Но зачем столько разговоров об Ориане? — добавляли они. — Прямо как о какой-то королеве. Ну кто она такая? Не спорю, Германты древний род, но Курвуазье им ничуть не уступают ни в чем, ни в известности, ни в знатности, ни в родстве. Не следует забывать, что на Поле золотой парчи [284] Поле золотой парчи, Лагерь золотой парчи — место мирных переговоров Генриха VIII Английского и Франциска I Французского в Баленгеме, неподалеку от Кале, с 7 июня по 24 июня 1520 г., получившее это название из-за необыкновенной роскоши свиты обоих королей. , когда английский король спросил у Франциска I, кто из стоявших там дворян знатнее всех, французский король ответил: „Ваше величество, это Курвуазье“». Впрочем, даже если бы у принцессы оказались в тот момент все Курвуазье, остроты Орианы оставили бы их равнодушными, тем более что они совершенно по-другому относились к поводам, по которым рождались эти остроты. Если, например, у дамы из семейства Курвуазье не хватало стульев на приеме, который она устраивала, или она, не узнав гостью, с которой разговаривала, неправильно называла ее имя, или кто-то из слуг произносил нечто несообразное, эта дама, крайне всполошившись, краснела, дрожала от волнения, вслух сожалела о случившемся. А когда у нее был кто-нибудь в гостях и ожидался визит Орианы, она тревожно и вместе с тем настойчиво спрашивала: «Вы с ней знакомы?», боясь, что если нет, то как бы присутствие этого гостя не вызвало у Орианы неудовольствия. А герцогиня Германтская, наоборот, извлекала из таких происшествий материал для рассказов, от которых Германты смеялись до слез, и слушатели неизбежно начинали завидовать, что стульев не хватило, что хозяйка или кто-то из прислуги ляпнули глупость, что среди гостей затесался кто-то, с кем остальные не знакомы: так мы чуть ли не радуемся, что великих писателей оскорбляли мужчины или предавали женщины: ведь унижения и страдания послужили материалом для их книг, а возможно, и преумножили их гений.