Марсель Пруст - Сторона Германтов

Многие приятельницы принцессы Пармской, с которыми герцогиня Германтская годами здоровалась самым что ни на есть подобающим образом и ограничивалась тем, что завозила им свою карту, но никогда не приглашала их к себе и не появлялась у них на приемах, по секрету жаловались ее высочеству, а та, если герцог Германтский навещал ее один, без жены, позволяла себе замечания на этот счет. Но хитрый вельможа, хоть и был герцогине скверным мужем, то и дело ей изменявшим, но во всем, что касалось жизнедеятельности ее салона (и остроумия Орианы, главного украшения этого салона), всегда держал сторону жены; он отвечал: «А разве жена с ней знакома? Ах вот как, тогда и впрямь, ей следовало бы… Но правду вам сказать, ваше высочество, Ориана очень не любит женских разговоров. Она царит среди высших умов, а я у нее не столько муж, сколько доверенный слуга. Ей скучно с женщинами, не считая очень немногих, наделенных блестящим умом. Ну вы-то, ваше высочество, со всей вашей тонкостью, не станете утверждать, что маркиза де Сувре умна. Конечно, я понимаю, ваше высочество принимает ее по доброте душевной. И потом, вы с ней знакомы. Вы мне скажете, что Ориана с ней встречалась, но уверяю вас, не так уж часто. И потом, признаюсь вашему высочеству, отчасти в этом виноват я сам. Моя жена очень утомлена, а она так любит оказывать любезности людям, что, если я не стану ее ограничивать, ее жизнь превратится в сплошные визиты. Да вот хотя бы вчера вечером у нее была температура, но она боялась огорчить герцогиню Бурбонскую, если к ней не поедет. Мне пришлось показать зубы, я просто запретил запрягать лошадей. Знаете, сударыня, я бы даже предпочел не передавать Ориане, что вы говорили со мной о маркизе де Сувре. Ориана так любит ваше высочество, что тут же бросится приглашать маркизу де Сувре, и у нее окажется визитом больше, да вдобавок нам придется вступить в отношения с ее сестрой, с мужем которой я хорошо знаком. Пожалуй, я, с позволения вашего высочества, вообще ничего не скажу Ориане. Этим мы ее избавим от лишнего утомления и лишней суеты. И уверяю вас, от госпожи де Сувре не убудет. Она вхожа повсюду, в самые блестящие дома. А мы даже и не принимаем, в сущности, так, устраиваем немноголюдные обеды. Госпоже де Сувре было бы смертельно скучно». Принцесса Пармская простодушно верила, что герцог не передаст ее просьбу герцогине, и, огорчаясь, что не смогла получить для маркизы де Сувре вожделенного приглашения, чувствовала себя тем не менее польщенной, что сама она принята в столь недоступном салоне. Хотя, разумеется, эта честь была чревата некоторыми беспокойствами. Так, всякий раз, приглашая к себе герцогиню Германтскую, она мучительно ломала себе голову, как бы не пригласить одновременно с ней особу, которая ей неугодна и из-за которой герцогиня не захочет больше к ней ездить.

В обычные дни (после ужина, очень раннего, за которым, по старинному обычаю, собиралось несколько гостей) салон принцессы Пармской открывался для обыкновенных посетителей и вообще для всей высшей знати, французской и иностранной. Прием проходил так: выйдя из столовой, принцесса усаживалась на диван перед большим круглым столом, беседовала с какими-нибудь двумя дамами из числа тех, что у нее ужинали, или просматривала иллюстрированный журнал, играла в карты (или, как принято при германском дворе, притворялась, будто играет), раскладывала пасьянс или выбирала в истинные или мнимые партнеры какую-нибудь важную персону. Часам к девяти двери в большую гостиную непрерывно то распахивались настежь, то затворялись, то опять отворялись, впуская гостей, которые, приспосабливаясь к приемным часам принцессы, поужинали наспех (а если они ужинали не дома, то сбежали из-за стола без кофе, говоря, что вернутся позже, рассчитывая заглянуть к принцессе только на минутку). А принцесса, поглощенная картами или беседой, притворялась, будто не видит новых гостей, и лишь когда они оказывались в двух шагах от нее, она грациозно вставала им навстречу, улыбаясь дамам доброй улыбкой. А дамы приседали перед ее высочеством в глубоком реверансе, едва не преклоняли колени, так что их губы оказывались вровень с прекрасной рукой принцессы, низко опущенной, которую они целовали. Но в этот миг принцесса, всякий раз как будто изумляясь протоколу, прекрасно ей известному, чуть не силой поднимала коленопреклоненную гостью, с несравненной лаской и благосклонностью, и целовала ее в обе щеки. Условием ласки и благосклонности, очевидно, было смирение, с которым гостья преклоняла колено. Да, безусловно, так — и, пожалуй, в обществе, основанном на равенстве, учтивость исчезнет, причем не из-за недостатка воспитания, как мы обычно думаем, а потому, что одни потеряют почтение к обаянию превосходства, которое, чтобы воздействовать на умы, должно оставаться воображаемым, а главное, потому, что другие разучатся быть учтивыми, ведь учтивость легко пестовать и щедро дарить окружающим, когда чувствуешь, что для них это драгоценный дар, но в мире, основанном на равенстве, она внезапно обращается в ничто, как все, не обеспеченное надежными ценностями. Но может быть, учтивость в новом обществе и не исчезнет, и мы иной раз слишком хотим верить, что условия, обеспечивающие нынешнее положение дел, заданы раз и навсегда. Самые светлые умы полагали, что у республики не может быть ни дипломатии, ни союзников и что крестьянство не поддержит отделения церкви от государства. В сущности, учтивость в обществе, основанном на равенстве, окажется не большим чудом, чем успех железных дорог и использование аэроплана в военном деле. И потом, даже если учтивость исчезнет, ничто не доказывает, что это будет несчастьем. И наконец, почему бы по мере того, как общество будет становиться все более демократичным, в нем не возникнуть новой, неявной иерархии? Это вполне вероятно. Папская власть изрядно выросла в политическом отношении с тех пор, как у папы больше нет ни государства, ни армии; в двадцатом веке соборы манят атеиста куда сильней, чем в семнадцатом верующего, а будь принцесса Пармская правительницей какой-нибудь страны, мне бы наверняка хотелось рассуждать о ней не больше, чем о президенте Французской республики, то есть совсем бы не хотелось.

Подняв с колен и поцеловав очередную облагодетельствованную гостью, принцесса вновь садилась, возвращалась к своему пасьянсу, и только если гостья была важной персоной, усаживала ее в кресло рядом с собой и затевала с ней короткий разговор.

Когда в салоне собиралось чересчур много народу, та фрейлина принцессы, которой поручено было следить за порядком, уводила завсегдатаев в просторный зал, примыкавший к салону; там висело множество портретов и красовались разные редкости, связанные с домом Бурбонов. В этих случаях гости, приближенные к принцессе, с удовольствием брали на себя роль чичероне и рассказывали интересные вещи, но у молодежи не хватало терпения их выслушивать: им любопытнее было глядеть на ныне живущих коронованных особ (а то и представиться им при посредстве одной из фрейлин), чем разглядывать старый хлам, принадлежавший усопшим государыням. Их слишком заботили знакомства, которые можно было завести, и приглашения, которые можно было раздобыть ненароком, так что, годами бывая в этом бесценном музее, в этом хранилище архивов монархии, они не знали ровным счетом ничего о собранных там сокровищах и только смутно помнили гигантские кактусы и пальмы, превращавшие это аристократическое святилище в подобие Пальмовой оранжереи Ботанического сада.