Марсель Пруст - Сторона Германтов

Войдя к себе, я заметил письмо, которое Франсуазин приятель, выездной лакей, написал другу и забыл у меня на письменном столе. С маминого отъезда он совершенно перестал церемониться; я повел себя еще бесцеремоннее и прочел незапечатанное письмо, которое (только это меня и извиняет) как нарочно было разложено на видном месте и будто напрашивалось на то, чтобы я в него заглянул.

Дорогой друг и кузен!

Надеюсь, ты здоров и то же самое вся твоя семейка, а особо мой маленький крестник Жозеф, которого я еще не имел удовольствия познакомиться, но люблю больше всех, на то он и крестник, так точно у любви есть бренные остатки, мечты уснувшие, и нужен им покой [394] … так точно у любви есть бренные остатки, мечты уснувшие, и нужен им покой . — Лакей дословно цитирует две строки из стихотворения «Октябрьская ночь» Альфреда де Мюссе, мы даем их в переводе С. А. Андреевского (1847–1918). . Хотя, дорогой друг и кузен, откуда тебе знать, может, завтра ты и твоя дорогая жена, а моя кузина Мари, с матросом, привязанным на грот-мачте схожи [395] … с матросом, привязанным на грот-мачте схожи … — Это искаженная цитата, приводим исходный текст: Согреты солнцем все тропинки, По лугу пробегает дрожь, И жук на кончике былинки С матросом на грот-мачте схож. (Виктор Гюго. «Писано в 1827 году», из книги «Песни улиц и лесов». Перевод Ю. Б. Корнеева.) , опуститесь на дно морское, потому как наша жизнь — темный дол и ничего больше. Спешу тебе сказать мой дорогой друг, что нынче главное мое занятие, предвижу, как ты удивишься, это поэзия, я люблю ее с наслаждением, ведь надо же как-то убить время. Так что, дорогой друг, не слишком удивляйся, почему я до сих пор не отвечал на твое последнее письмо, предай забвению, чего простить не можешь [396] …предай забвению, чего простить не можешь . — Цитата из стихотворения Альфреда де Мюссе «Октябрьская ночь» (перевод С. А. Андреевского). . Как тебе известно, матушка хозяйки скончалась в невыразимых мучениях, и это очень ее утомило, к ней ездили чуть не трое докторов. День ее похорон прошел прекрасно: явилась целая толпа, все знакомые хозяина и несколько министров. Дорога до кладбища заняла больше двух часов, вы там все в деревне наверно так и ахнете, мамашу Мишу наверняка доставят быстрее. И теперь вся моя жизнь — одно бесконечное рыданье. Недавно я выучился ездить на мотоцикле и катаюсь с огромным удовольствием. Что скажете, дорогие мои друзья, если я возьму да прикачу в Экор во всю прыть. Но лучше уж я об этом умолчу, потому что чувствую, как несчастьями его рассудок опьянен [397] … несчастьями его рассудок опьянен. — Строка из стихотворения Альфреда де Мюссе «Письмо господину Ламартину» («Новые стихотворения»). . Я вижусь с герцогиней Германтской, с людьми, которых ты даже имени не слыхивал в наших невежественных краях. Посему я рад буду посылать книги Расина, Виктора Гюго, Избранные страницы из Шенедолле [398] Шарль-Жюльен Люль де Шенедолле (1769–1833) — французский поэт-романтик, ученик Шатобриана. и Альфреда Мюссе, потому как желаю излечить страну, что дала мне жизнь, от невежества, чреватого преступленьем. Не знаю, чего бы еще тебе написать, и подобно пеликану, когда он прилетает в вечернем сумраке к оставленным птенцам [399] … в вечернем сумраке к оставленным птенцам… — Лакей цитирует «Майскую ночь» Мюссе, мы даем цитату в переводе С. А. Андреевского. , шлю поклоны тебе, а также твоей супруге, крестнику моему и Розе, твоей сестре. Да не будет о ней сказано: «И Розою звалась, и расцвела как роза, чтоб завтра умереть…» [400] «И Розою звалась, и расцвела, как роза, чтоб завтра умереть…» — На этот раз лакей цитирует стихотворение Франсуа де Малерба «Утешение господину дю Перье» (перевод П. Лыжина). , как говорили Виктор Гюго, сонет Арвера [401] … сонет Арвера … — Поэт Феликс Арвер (1806–1850) прославился одним-единственным стихотворением, сонетом, опубликованным в 1833 г. в сборнике «Mes heures perdus» («Мое потерянное время»). , Альфред де Мюссе и все великие гении, которых за это предавали смерти на кострах, как Жанну д’Арк. Надеюсь вскорости на ответное послание, шлю братские поцелуи.

Нас влечет любая жизнь, в которой есть нечто нам неизвестное, любая еще не развеявшаяся иллюзия. Месяца через два после обеда у герцогини, которая тем временем успела уехать в Канны, я вскрыл конверт, с виду самый обыкновенный, и прочел слова, напечатанные на карточке: «Принцесса Германтская, урожденная герцогиня Баварская, будет дома такого-то числа»; наслушавшись загадочных речей г-на де Шарлюса, я воображал себе принцессу Германтскую исключительным существом, не похожим ни на кого из моих знакомых, и вот теперь я остолбенел от изумления, а потом перепугался: мне стало страшно оказаться жертвой розыгрыша, задуманного каким-нибудь злобным шутником, пожелавшим, чтобы меня выставили за дверь дома, куда я пожаловал без приглашения.

Вероятно, приглашение на вечер к принцессе Германтской было со светской точки зрения не более недоступно, чем ужин у герцогини, и мои скромные познания в геральдике подсказывали мне, что титул принца не выше герцогского. И потом, говорил я себе, что бы ни утверждал г-н де Шарлюс, ум одной светской дамы не может полностью отличаться от умов других светских дам и вообще других женщин. Но мое воображение уподоблялось Эльстиру, который запечатлевает эффект перспективы, пренебрегая законами физики, вообще-то ему известными: оно рисовало мне не то, что я знал, а то, что оно видело, а видело оно то, что ему являли имена. Еще до моего знакомства с герцогиней, стоило перед именем Германт возникнуть титулу принцессы — и само имя разительно менялось, как меняется нота, или цвет, или количество благодаря предшествующим элементам, какому-нибудь математическому или эстетическому «знаку», влияющему на них, и мне каждый раз представлялось нечто совершенно особенное. Это сочетание имени и титула встречается главным образом в мемуарах времен Людовика XIII и Людовика XIV, английского двора, королевы Шотландии, герцогини Омальской [402] Это сочетание… герцогини Омальской — Это не вполне ясное место обязано, по мнению французских текстологов, небрежному исправлению Пруста. , так что в моем воображении особняк принцессы Германтской посещали герцогиня де Лонгвиль и великий Конде, а значит, едва ли у меня был шанс когда-нибудь туда проникнуть.

Многое из того, что наговорил мне г-н де Шарлюс, так мощно подхлестнуло мое воображение, что я словно позабыл, как меня разочаровало все, что я воочию видел в гостях у герцогини Германтской (ведь с именами людей дело обстоит так же, как с именами мест), и воображение мое ринулось навстречу кузине Орианы. Впрочем, г-ну де Шарлюсу только потому удалось на какое-то время внушить мне превратные представления о достоинствах и разнообразии светских людей, что он и сам обманывался на их счет. Это объяснялось, вероятно, тем, что он ничего не делал, не писал, не рисовал, даже и не читал серьезных и глубоких книг. Но он на несколько голов превосходил светских людей, а потому, служа ему материалом для наблюдений и темой для разговора, они его не понимали. Разглагольствуя, как подобает артистической натуре, он умел самое большее блеснуть обманчивым обаянием светского человека. Но этот блеск могли оценить только другие артистические натуры, для которых он мог сыграть разве что роль северного оленя среди эскимосов: это бесценное животное обрывает для них с неприступных скал мхи и лишайники, которые они не умеют ни найти, ни использовать, а после того, как олень их переварил, они становятся пригодны в пищу обитателям Крайнего Севера.