Марсель Пруст - Под сенью дев, увенчанных цветами

Неважно, что я был изрядно разочарован, когда оказалось, что мадемуазель Симоне больно уж похожа на всех знакомых мне девиц; подобно тому как, разочаровавшись в бальбекской церкви, я все равно стремился в Кемперле, Понт-Авен и Венецию, так и тут: пускай Альбертина оказалась не такой, как я надеялся, я утешался тем, что по крайней мере через нее познакомлюсь с ее подругами из стайки.

Сперва я опасался, что ничего не выйдет. Она собиралась пробыть в Бальбеке еще довольно долго, и я тоже, поэтому я рассудил, что лучше мне не слишком настойчиво искать с ней встречи, а подождать, когда мы с ней столкнемся случайно. Но встречались мы каждый день, и я очень опасался, что она просто ответит издали на мое приветствие, и так это будет продолжаться до конца лета и ничем мне не поможет.

Спустя немного времени, в дождливый и почти холодный день, ко мне на молу подошла девица в шапочке и с муфтой, настолько непохожая на ту, которую я видел в гостях у Эльстира, что узнать в ней ту же самую особу казалось просто немыслимой умственной работой; я, тем не менее, с этой работой справился, но не сразу, а после секундного изумления, и это, кажется, не ускользнуло от Альбертины. С другой стороны, я-то помнил о поразившем меня «приличном поведении», а тут она удивила меня, наоборот, грубоватым тоном и манерами, присущими «стайке». Кроме того, ее воспаленный висок уже не успокаивал и не притягивал моего взгляда: не то я оказался с другой стороны, не то его скрывала шапочка, не то раздражение прошло. «Ну и погода! — сказала она. — В сущности, бесконечное бальбекское лето оказалось чудовищным враньем. А вы тут ничем не заняты? Вас не видно на гольфе, на танцах в казино, и верхом вы не ездите. Вы наверно умираете со скуки! Если всё время торчать на пляже, можно сдуреть, правда? Или вам нравится лентяйничать? Спешить вам некуда, я вижу. А я не такая, я обожаю все виды спорта. Вы не были на скачках в Ла Сони? Мы туда ездили на „трамвае“, но я догадываюсь, что путешествие на таком драндулете вас не прельщает! Мы тащились два часа! На велосипеде я бы трижды обернулась туда и обратно». Я-то восхищался, когда Сен-Лу совершенно естественно назвал маленький местный поезд «змейкой» за то, что он без конца сворачивал с прямого пути и пускался в объезд, и теперь меня смущало, с какой легкостью Альбертина обзывала его «трамваем» и «драндулетом». Я чувствовал, как по-хозяйски она обращается со словами, и боялся, что она поймет, как мне до нее далеко, и будет меня за это презирать. Причем мне еще не открылось всё богатство синонимов, которыми располагала стайка для обозначения этого поезда. Во время разговора Альбертина держала голову прямо и говорила несколько в нос, еле шевеля губами. Звук получался тягучий и гнусавый, в этом тембре были виноваты, вероятно, и провинциальная наследственность, и подростковое подражание британской невозмутимости, и уроки учительницы-иностранки, и отечность слизистой оболочки носа. Такая подача звука производила скорее неприятное впечатление (впрочем, она быстро исчезала и делалась естественной и детской, как только девушка осваивалась с собеседником). Но меня очаровало своеобразие этой манеры. Каждый раз, когда я несколько дней ее не встречал, я с восторгом твердил: «Вас никогда не видно на гольфе» — с той легкой гнусавостью, с какой она произнесла эту фразу, вытянувшись в струнку и прямо держа голову. И я думал, что желаннее ее нет никого на свете.

Этим утром мы то встречались и останавливались, чтобы переброситься словцом-другим, то прохаживались, как другие парочки на молу, то потом снова разбредались в разные стороны. Остановки я использовал, чтобы присмотреться и окончательно определить, где у нее родинка. Вышло, как с фразой Вентейля, восхитившей меня в его сонате: по воле моей памяти эта фраза бродила взад-вперед от анданте до финала, пока в один прекрасный день я, с партитурой в руках, не отыскал ее и не пристроил в своем воспоминании на законное место, в скерцо; так и родинка, помнившаяся мне то на щеке, то на подбородке, наконец навсегда уместилась на верхней губе, под носом. Вот так мы с удивлением обнаруживаем стихотворную строчку, знакомую наизусть, в стихотворении, в котором даже и не думали ее встретить.

В этот миг, словно нарочно, на фоне моря, поражая разнообразием форм, привольно явил себя весь пышный декоративный ансамбль, всё прекрасное шествие золотисто-розовых, подрумяненных солнцем и морем дев: это появился развернутым строем отряд подруг Альбертины; все длинноногие, гибкие, но такие разные, они параллельно нам выступали в нашу сторону, держась ближе к морю. Я спросил у Альбертины, нельзя ли немного с ней пройтись. К сожалению, она ограничилась тем, что просто помахала подругам рукой. «Но ваши подруги обидятся, если вы их бросите», — сказал я в надежде, что мы пойдем гулять все вместе. Тут к нам подошел молодой человек с правильными чертами лица, в руке у него были ракетки. Это был тот самый игрок в баккара, чьи сумасбродства возмущали жену председателя. Он поздоровался с Альбертиной холодным, бесстрастным тоном, явно считая это верхом утонченности. «Вы с гольфа, Октав? — спросила она. — Хорошо поиграли? Вы были в форме?» — «Отвратительно, продулся вдрызг», — отвечал он. «Андре тоже там была?» — «Да, набрала семьдесят семь очков». — «Да это же рекорд!» — «Я вчера выбил восемьдесят два». Он был сыном очень богатого промышленника, которому предстояло играть весьма важную роль в организации ближайшей Всемирной выставки [272] … в организации ближайшей Всемирной выставки . — Речь, по мнению французских комментаторов, о Всемирной выставке 1900 г. . Меня поразило, насколько этот юнец и другие, весьма немногие, молодые люди, водившие дружбу с этими девушками, разбирались во всем, что относилось к одежде, манере носить эту одежду, сигарам, английским напиткам, лошадям, разбирались до мельчайших тонкостей и судили об этом с горделивой непогрешимостью, которая была сродни безмолвной скромности ученого, — но при этом насколько они были неразвиты в смысле умственной культуры. Октав не ведал сомнений, когда нужно было сделать выбор между смокингом и пижамой, но не имел понятия, в каком случае можно употребить такое-то слово, а в каком нельзя, и даже не подозревал о простейших правилах французского языка. Вероятно, та же несогласованность между двумя культурами была присуща и его отцу, председателю Синдиката бальбекских домовладельцев, потому что в открытом письме избирателям, которое он недавно велел развесить по городу, говорилось: «Я хотел видеть мэра, чтобы с ним об этом поговорить, он не захотел выслушать мои справедливые нарекания». В казино Октав получал призы во всех соревнованиях по бостону, танго и т. д., что могло ему бы помочь, если бы он захотел, найти прекрасную партию в курортной среде, где не в переносном, а в буквальном смысле девушки выходят замуж за партнеров по танцам. Он закурил сигару и сказал Альбертине: «Вы позволите?» — таким тоном, каким просят разрешения докончить начатую работу. Потому что он «не мог ни минуты побыть без дела», хотя не делал ничего и никогда. Но полное безделье дает в конце концов и в духовном отношении, и в телесном, мышечном, те же результаты, что и неумеренный труд: в конце концов постоянное умственное ничтожество, в котором он пребывал (хотя трудно было в это поверить, глядя на его мечтательное лицо), привело к тому, что, несмотря на внешнюю невозмутимость, по ночам ему, словно изнуренному мыслителю, не давали уснуть бесплодные попытки думать.