Марсель Пруст - Под сенью дев, увенчанных цветами

На этот раз мы почти сразу встретили высокую Андре, ту, которая перепрыгнула через старичка банкира; Альбертине пришлось нас познакомить. У ее подруги были невероятно светлые глаза — как будто в затененной квартире отворили дверь в комнату, залитую солнцем и зеленоватым отблеском освещенного моря.

Мимо прошли пять человек, прекрасно знакомых мне в лицо с первых дней моего приезда в Бальбек. Я часто пытался угадать, кто они такие. «Это не слишком шикарная публика, — сказала Альбертина. — Старичок в желтых перчатках вообще-то симпатичный и выглядит неплохо, это бальбекский зубной врач, он славный; толстяк — мэр, не тот маленький толстячок, того вы наверно уже видели, то учитель танцев, он тоже противный, он нас терпеть не может, потому что мы слишком шумим в казино, портим стулья, не хотим танцевать на ковре, и он никогда не присуждал нам призов, хотя кроме нас там и танцевать-то никто не умеет. А зубной врач, я бы с ним поздоровалась, нарочно, чтобы позлить учителя танцев, но нельзя: с ними идет господин де Сен-Круа, генеральный советник, он из очень хорошей семьи, но ради денег перешел на сторону республиканцев, и теперь никто из приличных людей с ним не здоровается. Он знаком с моим дядей, они видятся в правительстве, а остальные мои родственники от него отвернулись. Тощий в дождевике — дирижер. Как, вы его не знаете? Он дирижирует божественно. Вы не ходили слушать Cavalleria Rusticana? [274] Вы не ходили слушать Cavalleria Rusticana ? — «Сельская честь» (по-итальянски «Cavalleria Rusticana») — опера итальянского композитора Пьетро Масканьи, созданная в 1890 г. по одноименной новелле Дж. Верги. Премьера оперы состоялась 17 мая 1890 г. в Риме, а в 1892 г. во французском переводе ее поставили в Париже, в «Опера комик». В России ее слушали с 1891 г., сперва в исполнении итальянских, а затем и русских певцов. Ее высоко ценил Чайковский. А вот Пруст считал ее поверхностной, поэтому любовь к ней он приписал именно невзыскательной Альбертине. Ах, по мне, так это идеально! Сегодня вечером он дает концерт, но мы не идем, потому что это в зале мэрии. В казино сколько угодно, но из мэрии вынесли Христа, и если мы пойдем, у матери Андре будет апоплексический удар, не иначе. Вы мне на это скажете, что муж моей тетки член правительства. Но что вы хотите? Тетка — это тетка. Но это не значит, что я ее люблю! Она всегда только и думала, как бы от меня отделаться. Мне заменила мать совсем другая женщина, и это вдвойне ее заслуга, потому что в сущности она мне никто, просто она мне друг, и, в общем, я ее люблю как мать. Я покажу вам ее фотографию». На нас ненадолго напал Октав, чемпион гольфа и игрок в баккара. Я было думал признаться, что у нас есть общие знакомые, потому что в разговоре выяснилось, что он в родстве с Вердюренами и они его весьма привечают. Но о знаменитых средах он говорил с пренебрежением и добавил, что г-н Вердюрен не знает, когда надевать смокинг, так что чистая мука натыкаться на него в «мюзик-холлах», где вам страшно неловко, когда господин в пиджаке и черном галстуке, ни дать ни взять деревенский нотариус, кричит вам: «Привет, проказник!» Потом Октав нас покинул, а вскоре после него и Андре — мы дошли до ее шале, и она ушла домой, так и не сказав мне ни слова за всю прогулку. Мне было жаль, что она ушла, тем более что пока я жаловался Альбертине, как холодно со мной обошлась ее подруга, а про себя думал, что Альбертина, кажется, пытаясь подружить меня со стайкой, столкнулась с тем же затруднением, что и Эльстир в тот первый день, когда хотел исполнить мое желание, — в тот самый миг мимо прошли знакомые девушки, барышни д’Амбрезак, которых я приветствовал, и Альбертина с ними тоже поздоровалась.

Я думал, что благодаря этому я вырасту в глазах Альбертины. Мать этих девушек была в родстве с г-жой де Вильпаризи и знакома с принцессой Люксембургской. Г-н и г-жа д’Амбрезак владели маленькой виллой в Бальбеке и были невероятно богаты, но жили очень просто, муж был всегда в одном и том же пиджаке, жена в темном платье. Оба при встрече сердечнейшим образом приветствовали бабушку, но дальше этого дело не шло. Девушки, очень хорошенькие, одевались элегантнее, но по по-городскому, а не по-курортному. В длинных платьях, под огромными шляпами, они словно принадлежали к другой человеческой породе, чем Альбертина. Она прекрасно знала, кто они такие. «А, вы знакомы с малышками д’Амбрезак? Что ж, у вас шикарные знакомства. Впрочем, они очень простые, — добавила она, словно одно другому противоречило. — Они очень милые, но уж такие воспитанные, родители их даже в казино не пускают, в основном из-за нас, мы слишком дурно себя ведем. Вам они нравятся? Конечно, что-то в них есть. Маленькие простушки, вот они кто. В этом, наверно, есть своя прелесть. Если вам нравятся маленькие простушки, вы найдете в них ровно то, что вам надо. Говорят, кому-то они нравятся: одна из них уже обучена с маркизом де Сен-Лу. А младшая из-за этого очень страдает: она была в него влюблена. Меня-то раздражает даже эта их манера говорить краешком губ. И одеваются они смехотворно. Ходят играть в гольф в шелковых платьях. В их-то возрасте наряжены вычурнее, чем зрелые дамы, умеющие одеваться. Возьмите госпожу Эльстир — вот у кого элегантность». Я возразил, что, по моему разумению, она была одета очень просто. Альбертина рассмеялась. «Платье на ней очень простое, это правда, но одета она восхитительно, и на эту, по-вашему, простоту тратит бешеные деньги». Человеку, не обладавшему точным и неуклонным вкусом в области нарядов, платья г-жи Эльстир казались неприметными. Я таким вкусом не обладал. Эльстир, по словам Альбертины, был им наделен в высшей степени. Я об этом и не подозревал, как не догадывался и о том, что изящные, но простые предметы, переполнявшие его мастерскую, были редкостями, которых он страстно домогался, знал всю их историю, выслеживал их по распродажам вплоть до дня, когда, обладая достаточными деньгами, мог их добыть. Но об этом Альбертина ничего не могла мне сообщить: она была так же невежественна, как я. Зато по части туалетов ею руководил инстинкт кокетки, а может быть, и сожаления бедной девушки, которая бескорыстно и деликатно восхищается у богатых вещами, зная, что никогда не сможет щеголять ими сама; поэтому она со знанием дела рассказывала мне об эстетстве Эльстира, о его разборчивости: для него все женщины одевались недостаточно хорошо; в какой-нибудь пропорции, в каком-нибудь нюансе для него таилась целая вселенная, и для жены он заказывал зонтики, шляпки, манто за бешеные деньги; Альбертина благодаря его урокам научилась понимать их прелесть, а человек, лишенный вкуса, вроде меня, не обратил бы на них внимания. Впрочем, в прошлом Альбертина немного занималась живописью, хотя, по ее собственному признанию, не имела к ней никаких способностей; она до глубины души восхищалась Эльстиром, и благодаря тому что он ей рассказывал и показывал, по-настоящему разбиралась в картинах: это было совсем не то, что ее восторг от «Сельской чести». На самом-то деле, хоть это еще совершенно не бросалось в глаза, она была очень умна, и глупости, проскальзывавшие у нее в разговоре, следовало приписать не ей, а ее среде и возрасту. Влияние Эльстира на нее было благотворным, но он влиял на нее лишь отчасти. Ум ее не во всех направлениях был развит одинаково. Вкус в живописи почти сравнялся у нее со вкусом в одежде и всех видах элегантности, но музыкальный вкус сильно отставал.