Анте Ковачич - В регистратуре

— Тебе надо одеться по-городскому. Не пойдешь же ты вот так — в портах да рубахе к светлейшему, будто собрался доить корову или гнать волов на пастбище? — повернулся ко мне родственник, свысока взглянув на отца и осклабившись учителю.

— Оденем, непременно оденем, а как же? — отвечал учитель. — Я как раз размышляю, куда бы нам двинуться, чтоб и дешево и сердито было. Ты, брат, нас не проводишь? Город ты знаешь отлично.

— Проводить вас? — поморщился камердир и, вытащив из ящика стола длинный, щербатый гребень, стал им осторожно и старательно причесывать волосы, втирая в них после каждого движения гребня душистую, черную помаду. — Сейчас я загляну кой-куда, а там посмотрим, смогу я с вами пойти или нет, — продолжал он обрабатывать свой затылок, морщась и растягивая губы, будто выдирал себе волосы. Потом достал два зеркала, одно поставил перед собой, другое держал за головой так, чтобы хорошо видеть и лоб, и затылок. Из ведра, что стояло посередине комнаты, он сполоснул себе губы, после чего надел сюртук с большими светлыми пуговицами, почистился щеткой и быстро вышел. Прошло немного времени, и Жорж вернулся в высокой шляпе с позолоченной лентой, над которой сияла серебряная звезда.

— Такие блестящие, нарядные шляпы носят одни только министры, — боязливо шепнул мне отец, когда мы оказались на улице. Жорж и учитель шествовали впереди, камердир взял учителя под руку. Я и отец на значительном расстоянии следовали за ними, первым, по деревенскому нашему обычаю, шел отец, я — в пяти-шести шагах от него. Через каждые десять — двадцать шагов Юрич с кем-то здоровался, изящным движением приподнимая модную шляпу. Одним он выкрикивал: «Слуга покорный!», другим — «kistihand» [37] целую руку (искаж. нем.) . , третьим — «horzamstdinar» [38] слуга покорный (искаж. нем.) . , а четвертым просто «szervusz». Последние были его, как он говорил, коллеги, то есть такие же камердиры, или же яристы, знакомством с которыми Жорж особливо гордился, вздыхая, что ему и впрямь сии ученые господа «tucpruder’ы» [39] побратимы (искаж. нем.) . , благо каждому второму он давал в долг. Возможно, доля истины здесь и была, впоследствии, лучше узнав жизнь нашего хвастливого родственника, я убедился, что в большинстве своем все эти яристы на самом деле были уволенные кельнеры или же поденщики весьма сомнительной репутации.

Так дошли мы до лавки, от пола до потолка забитой разным товаром. Боже мой, чего тут только не было!

Навстречу нам выполз согбенный седобородый старичок с крохотной головкой, но могучим, нависшим надо ртом семитским носом. На нем была красная ермолка, из-под которой не высовывалось ни единого волоска.

— Пгошу вас, пгошу вас. Здесь всего есть, самый лучший прюки, самый пальшой сюртук, самый дешевый шилет, чего только здесь нет, — запрыгал по лавке потомок великих пророков, извлекая то один товар, то другой и нахваливая их в бессвязных псалмах, в коих перемешался торгашеский дух нашего века и далеких его предков. Слушая его клочковатую речь, будто скачешь по свежескошенной колкой траве. Разумеется все это не шло ни в какое сравнение с псалмами царя Давида…

Родственник же, отнюдь не потому, что его оскорбила неправильная, исковерканная речь лавочника, но дабы явить господскую свою натуру и вкус, начал также безобразно уродовать язык Фауста, как лавочник его собственный язык. Но старичка это ничуть не обескуражило. Вмиг учуяв, что крестьянин мне отец, он замельтешился вокруг него. Отец кивал и улыбался, словно понимал его тарабарщину.

— Я, я! [40] Да, да! (нем.) — бормотал он.

— Ферштейн со? [41] Вы понимаете? (нем.) — пристал верткий еврей.

— Я, я! Ферштеке, ферштеке! [42] Да, да! Понимаю, понимаю! (нем.) — хитровато отвечал отец с находчивостью деревенского музыканта.

— Ферштек, ферштек, абер никс реден, я, натирлик, айн пауэр [43] Понимает, понимает, но ничего не говорит, да, конечно, крестьянин (искаж. нем.) . , — внес ясность камердир.

В лавке меня стали облачать, примеряя то одно, то другое. Отец хотел, чтоб рукава были на пол-локтя длиннее, точно так же и штаны. Прохудятся, мол, локти или колени — будет из чего заплаты взять. И вообще покупать надо на вырост…

Здесь лавочник опять ударился в Давидовы псалмы — canticum canticorum [44] Песня песней (лат.) . .

— О, мужичок, добра косподин, вы пгавы. А для меня — без разницы, балшой или малый. В лавке, мужичок, много всего, вся ваша деревня одеть можно. А что будет учить ваш сын? Сапожник, портной, столяр? Если портной, я бы его бгал.

Камердир с учителем отчаянно бились со вкусом отца в том, что касается длины и ширины платья, разъяснив лавочнику, что я буду школяром.

— Сколяр, сколяр! — лавочник тут же сменил мелодию своих псалмов. — Но это ж совсем другое дело! Тогда, догогой мой, так и пгавда не пойдет: длинные гукава, длинные бгюки для сколяра нельзя, сапожник или какой другой гебенок — ему хогошо. Ему хогошо! Но не кгасавец-сколяр.

В конце концов как-то меня одели. И тут начались торги.

— И половины не давай! — шепнул Жорж.

— Известно, какой тут товар, — таинственно пробормотал отец. — Ну а что стоит все это тряпье? — пресек он поток сладкоречия златоустого лавочника.

— Что стоит, спгашиваете? Гм. Мало стоит, мне много стоит. Жди, я посмотгю счет, чтобы видел, сколько мне стоит. Я хочу совсем маленький профит. Сегодня мы тогговцы забыл, что такое профит.

Он вытащил какие-то бумажки, сунул их сперва под нос камердиру, вновь затарабанив на своем неимоверном языке, во сколько ему обошелся этот товар. Жорж принахмурился, с важным видом кивнул головой и сплюнул в сторону. Ни читать, ни писать он не умел. Учитель едва взглянул в поданную лавочником бумажку.

— Ergo [45] следовательно (лат.) . , двадцать четыре с половиной мне стоило. А я даю за двадцать пять.

— Какого черта? — Отец вытащил трубку из торбы и давай вытряхивать пепел прямо на пол. — Да я за двадцать пять форинтов бычка куплю. А бычок — это тебе не какое-то барахло. Скидывай все, сынок! — крикнул он решительно. — Сейчас сразу помягчает! — добавил он в трубку и повернулся к выходу.

Лавочник бросился за отцом и вцепился ему в рукав:

— Куда вы, пгиятель, так быстго? Пусть вот коспода скажут. Вы не когову покупаете! — Он повернулся сначала к Жоржу, потом к учителю, но те сделали вид, будто не понимают, что торговец взывает к их господскому авторитету. Они-де одежду смотрели, камердир несколько раз ее и понюхал, а цена их не касается.

А я тем временем исполнил наказ отца и снял обновки.

— Ну, по гукам, пгиятель! — лихо ударил лавочник отца по ладони, будто продавал ему волов. — Я говогю двадцать пять, вы — свое пгиятель! Мы хгистиане, как-нибудь договогимся?