Чарльз Диккенс - Том 3. Посмертные записки Пиквикского клуба (Главы XXXI — LVII)

— А не налетали вы случайно разок-другой на столбы? — предположил Сэм.

— Боюсь, Сэмми,— отвечал мистер Уэллер, подмигивая с наслаждением,— боюсь, что я разок-другой за них зацепил; он всю дорогу вылетал из кресла.

Тут старый джентльмен покачал головой и испустил хриплое, сдавленное бурчание, сопровождавшееся сильным распуханием физиономии и растяжением всех черт лица, каковые симптомы не на шутку встревожили его сына.

— Не пугайся, Сэмми, не пугайся,— сказал старый джентльмен, когда после многих усилий и судорожного топанья ногой вновь обрел голос.— Это я стараюсь смеяться, потише.

— Ну, если так,— отвечал Сэм,— то лучше не старайтесь. Сами увидите, что это довольно опасная штука.

— Тебе не нравится, Сэмми? — полюбопытствовал старый джентльмен.

— Совсем не нравится,— отвечал Сэм.

— А все-таки эта штука,— сказал мистер Уэллер, а слезы все еще струились у него по щекам,— была бы очень большим подспорьем для меня, если бы я к ней привык, а иной раз сберегла бы немало слов для твоей мачехи и для меня, но боюсь, что ты прав, Сэмми: она слишком сильно клонит к апоплексии, слишком сильно, Сэмивел.

Этот разговор привел их к двери «уютного местечка», куда Сэм, приостановившись на секунду, чтобы бросить лукавый взгляд на почтенного родителя, который все еще хихикал за его спиной, вошел сразу.

— Мачеха,— сказал Сэм, вежливо приветствуя сию леди,— очень вам благодарен за это посещение. Пастырь, как поживаете?

— О Сэмюел!—возопила миссис Уэллер.— Это ужасно!

— Ничуть не бывало, мамаша,— отвечал Сэм.— Не правда ли, пастырь?

Мистер Стиггинс воздел руки и возвел очи горе, показывая одни белки — вернее, желтки,— но не дал никакого словесного ответа.

— Не страдает ли этот-вот джентльмен каким-нибудь мучительным недугом? — спросил Сэм, обращаясь за объяснением к мачехе.

— Добрый человек скорбит, видя вас здесь, Сэмюел,— пояснила миссис Уэллер.

— О, вот оно что! — отозвался Сэм.— А я боялся, на него глядя, не забыл ли он поперчить последний съеденный им огурец. Садитесь, сэр, посидите — мы этого ни в коем случае не поставим вам в упрек, как заметил король, когда разгонял своих министров.

— Молодой человек,— торжественно произнес мистер Стиггинс,— боюсь, что вас не смягчило заключение.

— Прошу прощенья, сэр,— откликнулся Сэм:— Что вы изволили заметить?

— Я опасаюсь, молодой человек, что ваша натура нисколько не смягчилась от этого наказания,— повысив голос, сказал Стиггинс.

— Сэр,— отвечал Сэм,— вы очень любезны. Надеюсь, моя натура не из мягких, сэр. Очень вам признателен за доброе мнение, сэр.

Тут какой-то звук, до неприличия напоминающий смех, донесся с того места, где восседал мистер Уэллер-старший, в ответ на что миссис Уэллер, быстро взвесив все обстоятельства дела, сочла своим непреложным долгом обнаружить склонность к истерике.

— Уэллер,— сказала миссис Уэллер (старый джентльмен сидел в углу),— Уэллер! А ну-ка поди сюда!

— Очень тебе благодарен, моя милая,— отвечал мистер Уэллер,— но мне и здесь хорошо.

Миссис Уэллер залилась слезами.

— Что случилось, мамаша? — осведомился Сэм.

— О Сэмюел,— отвечала миссис Уэллер,— ваш отец приводит меня в отчаяние. Неужели ничто не пойдет ему на пользу?

— Вы слышите? — спросил Сэм.— Леди желает знать, неужели ничто не пойдет вам на пользу?

— Очень признателен миссис Уэллер за ее заботливость, Сэмми,— отвечал старый джентльмен.— Я думаю, что трубка очень пошла бы мне на пользу. Нельзя ли это как-нибудь наладить, Сэмми?

Миссис Уэллер уронила еще несколько слезинок, а мистер Стиггинс застонал.

— Эх! Этот злополучный джентльмен опять расхворался,— оглянувшись, сказал Сэм.— Что у вас болит, сэр?

— Все то же, молодой человек,— отвечал мистер Стиггинс.— Все то же.

— Что бы оно могло быть, сэр? — с величайшим простодушием осведомился Сэм.

— Боль у меня в груди, молодой человек,— пояснил мистер Стиггинс, прижимая зонтик к жилету.

Услыхав такой чувствительный ответ, миссис Уэллер, будучи не в силах подавить волнение, громко разрыдалась и высказала уверенность, что красноносый — святой человек, в ответ на что мистер Уэллер-старший осмелился намекнуть вполголоса, что, должно быть, он представитель двух приходов, снаружи — святого Симона, а внутри — святого Враля [56].

— Боюсь, мамаша,— сказал Сэм,— что у этого джентльмена потому такая кривая физиономия, что он чувствует жажду при виде печального зрелища. Верно, мамаша?

Достойная леди вопросительно посмотрела на мистера Стиггинса. Сей джентльмен закатил глаза, сжал себе горло правой рукой и силился что-то проглотить, давая понять, что его томит жажда.

— Боюсь, Сэмюел, что на него подействовало волнение,— горестно заметила миссис Уэллер.

— Какой напиток вы предпочитаете, сэр? — спросил Сэм.

— О мой милый молодой друг,— отвечал мистер Стиггинс,— все напитки — суета сует!

— Святая истина, святая истина,— изрекла миссис Уэллер, подавляя стон и одобрительно покачивая головой.

— Пожалуй, это верно, сэр,— отвечал Сэм,— но какую суету вы предпочитаете? Какая суета вам больше пришлась по вкусу, сэр?

— О мой молодой друг! — отозвался мистер Стиггинс.— Я презираю их все. Если есть среди них одна менее ненавистная, чем все остальные, то это напиток, именуемый ромом. Горячий ром, мой милый молодой друг, и три кусочка сахару на стакан.

— Очень печально, сэр,— сказал Сэм,— но как раз эту суету, не разрешают продавать в этом учреждении.

— О, жестокосердие этих черствых людей! — возопил мистер Стиггинс.— О, нечестивая жестокость бесчеловечных гонителей!

С этими словами мистер Стиггинс снова закатил глаза и ударил себя в грудь зонтом; и нужно отдать справедливость преподобному джентльмену — его негодование казалось очень искренним и непритворным.

Когда миссис Уэллер и красноносый джентльмен выразили самое резкое осуждение этому бесчеловечному правилу и осыпали множеством благочестивых проклятий того, кто его придумал, красноносый высказался в пользу бутылки портвейна, подогретого с небольшим количеством воды, пряностями и сахаром как средства, благотворного для желудка и менее суетного, чем многие другие смеси. Соответствующее распоряжение было дано. Пока шли приготовления, красноносый и миссис Уэллер смотрели на Уэллера-старшего и стонали.

— Ну, Сэмми,— сказал этот джентльмен,— надеюсь, ты приободришься после такого веселенького визита. Очень живой и назидательный разговор, правда, Сэмми?

— Вы закоснели в грехе,— отвечал Сэм,— и я бы хотел, чтобы вы больше не обращались ко мне с такими неподобающими замечаниями.

Отнюдь не умудренный этой, уместной отповедью, мистер Уэллер тотчас же расплылся в широкую улыбку, а так как это возмутительное поведение заставило и леди и мистера Стиггинса смежить веки и в смятении раскачиваться, сидя на стульях, то он позволил себе еще несколько мимических жестов, выражающих желание поколотить упомянутого Стиггинса и дернуть его за нос, каковая пантомима, казалось, принесла ему великое облегчение. При этом старый джентльмен едва не попался, ибо мистер Стиггинс встрепенулся, когда принесли вино, и коснулся головой кулака, которым мистер Уэллер в течение нескольких минут изображал в воздухе фейерверк на расстоянии двух дюймов от его уха.