Эжен Сю - Зависть

- Да, очень сильную.

- Дело в том, что он, может быть, выздоровеет.

- Вы вылечите его, милый доктор?

- Нет, не я.

- Что вы хотите сказать?

После минутного молчания доктор вынул из кармана письмо и протянул его мадам Бастьен.

- Будьте добры сначала прочесть это письмо.

- Письмо? А от кого оно?

- Вы поймете, читая его, оно пришло сегодня вечером.

Мари, изумляясь все больше и больше, взяла письмо и начала читать:

«Дорогой Пьер! Дилижанс остановился на час. Я воспользовался этим случаем, чтобы спешно написать тебе.

После того, как я расстался с тобой вчера вечером, тема нашей последней беседы занимала все мои мысли. Тс, что я видел, то, что я узнал от тебя, не могло не произвести на меня только мимолетное впечатление.

Этой ночью и утром я думал только о бедном сыне мадам Бастьен».

Мари прервала чтение, посмотрела на доктора, пораженная, и спросила:

- От кого это письмо?

- От моего лучшего друга, человека с самым великодушным характером и самым благородным сердцем на свете.

- Отзывы ваши говорят о нем хорошо. Но как он узнал?

- Вы помните день св. Губерта и того незнакомца у меня?

- С которым мой сын был так груб?

- Да.

- И вы рассказали ему, этому человеку…

- Все как есть. О чуде вашей материнской преданности. Да, признаюсь, что это было немного нескромным с моей стороны. Но продолжайте, я вас прошу, чтение письма.

Мари вновь принялась за письмо и перечитала слова, так ее поразившие.

« Этой ночью и утром я думал только о бедном сыне мадам Бастьен. Ты знаешь, Пьер, я физиономист, тренированный многочисленными наблюдениями, редко ошибаюсь в выводах, которые я извлекаю, рассматривая какие-либо лица.

Итак, я раздумывал о моих вчерашних наблюдениях, о том, что я видел, что произошло во время процессии св. Губерта - все привело меня к убеждению, что сын мадам Бастьен питает непреодолимую ненависть к молодому маркизу Пон-Бриллану ».

Мари, ошеломленная правдой этого замечания, которое подтверждалось сценой в лесу, вздрогнула. При воспоминании об этом она спрятала лицо в ладонях и не могла сдержать душераздирающее рыдание.

- Мадам Бастьен, что случилось? - испугался доктор.

- Ах, - она содрогнулась. - Это слишком верно подмечено.

- Ненависть, которую чувствует Фредерик?

- Да, - подтвердила Мари сдавленным голосом, - страшная ненависть!

Затем, пораженная проницательностью доктора Дюфура, мадам Бастьен продолжала читать со все возрастающим интересом:

« Я не пытался открыть причину этой ненависти. Чтобы ее узнать, надо постоянно быть рядом с этим несчастным юношей.

Тогда с помощью терпения, изучения, разума можно будет без сомнения разгадать эту тайну и найти необходимое средство для излечения Фредерика.

Из-за невозможности открыть этот секрет сейчас я спрашиваю себя: живуча ли эта ненависть, постоянна ли она и проявляется лишь при некоторых обстоятельствах или она была только проходящим чувством.

После внимательного изучения лица Фредерика я ясно сохранил его в памяти - выпуклый лоб, твердые очертания подбородка - приводят меня к убеждению, что нет характера более твердого и решительного, чем у сына мадам Бастьен.

Это убеждение тем более обоснованно, что непреодолимая ненависть уже прочно поселилась в сердце Фредерика и спрашиваю себя: из-за каких противоречий он, воспитанный такой матерью, стал жертвой столь зловещей страсти?»

- Но Боже мой, - с живостью сказала Мари, - этот человек, кажется, знает моего сына лучше, чем я сама. Его проницательность меня пугает, так как она заглядывает дальше, чем можно подумать…

- Этот человек много страдал, много видел и много наблюдал - вот в чем секрет его проницательности, - меланхолично заметил доктор.

Мадам Бастьен торопливо продолжала чтение:

« Ты мне говорил, мой друг, что Фредерик вступил в ту фазу, которую ты называешь переходным возрастом, а этот возраст зачастую знаменуется серьезными нервными и физическими переменами.

Может быть, Фредерик действительно находится под действием этого переломного момента. Если это так, то в своем состоянии - беспокойном, нервном, мнительном, предрасположенном испытывать самые сильные чувства, которые внове для него, он выходит за пределы догадок своей матери и здорового влияния, которое она до сих пор оказывала на него.

Действительно, как могли любовь и осторожность мадам Бастьен предохранить от опасности, которую не подозревали ни он, ни она? Нет, она так же, как и ее сын, не ожидала этого резкого вторжения сильной страсти и считала, что все пройдет со временем. Нет, эта мать - такая чистая - не должна себя упрекать за то, что происходит сейчас. Она могла с таким же успехом обвинить себя, если бы ее ребенок заболел корью.

Есть только одно обвинение, которое мадам Бастьен может выдвинуть против себя самой: «Я ослабила в чем-то свой материнский надзор, поскольку не внушаю моему сыну достаточно доверия для того, чтобы он признался в том, какое чувство его гложет».

Боже мой! Я уверен, что до этих грустных событий Фредерик никогда не проявлял недоверия к своей матери… ».

- О, никогда! - вздохнула Мари, прерывая чтение, - никогда…

- Вам не кажется, что мой друг немного прав, обращаясь к вам с этими упреками? - спросил доктор.

- Да, - согласилась задумчивая Мари. - Я не буду лукавить с вами, дорогой доктор. Мне нужно было строже выполнять свой материнский долг. Тогда я могла бы помешать или предотвратить несчастье, которое обрушилось на моего сына.

- Для этого нужна была тень сомнения.

- Только слово, дорогой доктор, - продолжала Мари после нескольких минут молчания, - ваш друг видел Фредерика считанные минуты, но этого ему хватило для того, чтобы обменяться с ним колкими словами. Так как его великодушное сердце полно прощения и сострадания к бедному больному юноше, немного утешаюсь этим. Но между его благословенным прощением, которое я не забуду, и его глубоким интересом, выказываемым Фредерику, должна пролегать глубокая пропасть. Этот интерес… Чем мог его заслужить мой сын?

- Конец письма скажет вам все. Но я могу сделать это сейчас. У моего друга был брат много моложе, чем он, единственным горем для которого явилась смерть их отца. Мой друг страстно привязался к этому ребенку. В его уединенной и размеренной жизни это была единственная страсть. Юный брат был в возрасте Фредерика, был красив, как он так же щедро одарен, обожаем, но не матерью, а самым нежным из братьев…

- И что же с ним стало? - поинтересовалась Мари, видя, что лицо доктора омрачилось.

- Своего брата мой друг потерял шесть лет назад.

- Ах, теперь я понимаю! - расстроилась Мари. - Только прекрасные души не ожесточаются от горя, а становятся еще нежнее и отзывчивее.