Эжен Сю - Зависть

Знаете, вы мне внушаете жалость, честное слово!

В вашем возрасте вбивать себе в голову такие нелепые идеи и особенно обижать меня, полагая меня таким глупцом, который легко поддается обману.

Кроме того, все это меня убеждает в мысли, что вы воспитываете вашего сына, как неженку. Он, видите ли, нуждается в развлечениях и путешествиях, этот молокосос! Не бывает ли у него случаем каких-то чудачеств или нервных припадков?

Будьте спокойны: я заведу порядок, полезный при его чудачествах. Так как у меня нет сейчас времени им заниматься, я согласен его оставить в вашем распоряжении до тех пор, как ему исполнится 17 лет. Дайте ему еще какого-нибудь потешного воспитателя, словно он ни больше, ни меньше герцог или маркиз. Я обещаю, что сын останется с вами и у него будет воспитатель еще пять месяцев, после чего я вышвырну г-на Фредерика к моему куму Бриду, судейскому исполнителю. И вместо того, чтобы совершать путешествия на юг, для своего развлечения, словно он знатный дворянин, мой сын будет пачкать свои белые ручки писаниной на гербовой бумаге, как делали я, его отец, и его дед, ибо в этой гербовой бумаге - мое благородство. А оно стоит благородства иного маркиза. Мой сын войдет пажом в почтенный дом месье Жерома Бриду, моего кума. Там он получит боевое крещение. Это значит, что ваши планы насчет путешествия не имеют здравого смысла, и я не дам вам ни лиардана на ваши дикие замыслы.

Я написал своему банкиру в Блуа, чтобы он ни ссужал вам ни сантима. Я отправил еще письмо своему другу Боссару, нотариусу в Пон-Бриллане, который может сравниться в оперативности с газетой; он распространит повсюду сведения о вас, чтобы никто не давал вам деньги в долг, поскольку я платить за вас не буду. Всякий долг, который жена делает без согласия мужа, можно аннулировать, ибо в этом положении жена приравнивается к несовершеннолетним. Пережуйте это хорошенько, поскольку таков закон. Несовершеннолетняя в 31 год - это слишком перезрело. Но, поскольку вы вошли во вкус шалостей юности, надо крепко держать вас в узде.

Кроме того, я хочу дать такие инструкции и полномочия своему куму Бриду: если вы все же дерзнете предпринять путешествие, заняв деньги (не знаю уж, у кого), он направит полицию по вашим следам, чтобы вас силой вернуть домой.

Я имею на это право, ибо жена не должна покидать супружеский дом без разрешения своего супруга. Вы меня знаете и понимаете, что я не отступлю перед выполнением своей угрозы. У вас есть голова на плечах, вы мне это доказали. Нo и у меня есть своя.

Не трудитесь отвечать. Я этим вечером уезжаю в Бурж, чтобы сделать удачную операцию в этой части страны. Покупка и перепродажа размельченных участков земли удержит меня там до середины января. Потом я вернусь на ферму, чтобы заняться своим мартовским зерном и вам прочистить голову, как вы заслуживаете вместе с нашим сыном.

А пока я говорю, что очень вами недоволен.

Бастьен .»

Р. S. Вы мне писали в предпоследнем письме, что воспитатель Фредерика уехал. Если вы хотите сменить этого осла на другого, делайте, как хотите, поскольку воспитатель может оставаться у Фредерика еще пять месяцев. Это мне будет стоить питания, жилья для него, ста франков в месяц (без стирки, понятно). Чтобы вас проучить, я должен лишить вас наставника, но я дал слово и оставляю его в силе. Устраивайтесь с ним, как хотите, и особенно не забывайте, что я не терплю этих латинистов-щелкоперов за одним столом со мной - это меня стесняет. Когда я приеду, пусть он обедает у себя в комнате или на кухне, если он любит общество.

Вы передадите другое мое письмо, касающееся октябрьских посевов и вырубки моих превосходных придорожных сосен, которые я берегу, как зеницу ока, мэтру Юрбену. Скажите, чтобы он меня известил, подают ли надежды мои замечательные свиньи, так как за поросят я получил медаль. Это для меня вопрос самолюбия» .

Спустя четверть часа после получения длинного послания от своего мужа, хозяина и господина, как он насмешливо говорил, мадам Бастьен написала два следующих письма, которые были срочно отосланы в Пон-Бриллан.

« Г-ну доктору Дюфуру. Дорогой доктор, я вас умоляю, отошлите как можно скорее в Нант письмо, которое я здесь прилагаю, после того, как прочтете и запечатаете его, Я нахожусь в весьма горестной ситуации, и вас не должно удивлять ни одно мое решение.

Фредерик провел ночь спокойно, если говорить о физическом состоянии.

Постарайтесь уделить мне несколько минут сегодня или завтра. Я вам расскажу то, чего не смогла написать, поскольку очень торопилась отослать письмо.

До скорого свидания, я надеюсь.

Верьте в мою нерушимую дружбу.

Мари Бастьен .»

Послание к доктору Дюфуру заключало в себе еще одно незапечатанное письмо, в котором были следующие строки:

« Сударь! Я с глубокой признательностью принимаю ваше великодушное предложение. Возраст и состояние моего сына, опасения, которые мне внушает его будущее, - таковы мои основания, сударь, и я думаю, что в ваших глазах эти основания священны.

Постарайтесь, сударь, выполнить свои благие намерения как можно скорее. Ваши догадки по поводу моего сына не только верны, но увы! - все гораздо хуже…

Одна моя надежда на вас, сударь. Каждый час, каждая минута увеличивают мою тревогу. Я пугаюсь того, что может произойти в тот или иной момент, несмотря на мои заботы и не отступные наблюдения.

Это должно вам сказать, с каким нетерпением, с каким беспокойством я жду вашей помощи.

Будьте благословенны, сударь, за сострадание, которое вы испытываете к матери, вся жизнь которой заключается в ее сыне,

Мари Бастьен. »

За несколько дней, которые предшествовали прибытию Анри Давида к Мари Бастьен, Фредерик перешел от нервной горячки к бессилию, которое так подавляло его, что он не мог выходить из дома.

Впрочем, время было «настоящее зимнее», как говорят в той местности. Ранний снег покрывал землю, тогда как сырой и густой туман делал атмосферу еще более мрачной.

Эти обстоятельства в сочетании с апатией сына облегчали материнский надзор Мари - она все дни не покидала его.

На ночь ставни окна Фредерика крепко подпирались снаружи, так что всякий побег был для него невозможен, даже если бы он силой хотел их открыть.

Впрочем, несмотря на свою молчаливость и сосредоточенность, юноша пытался скрывать свои чувства в надежде рассеять неусыпную тревогу матери. Несколько раз он даже изъявлял желание позаниматься музыкой или чтением, чего с ним уже давно не бывало. И, хотя иногда он впадал в мрачную озабоченность, его характер, казалось, стал более спокойным.