Эжен Сю - Зависть

Как-то днем он вместе с матерью находился в комнате для занятий и пересаживал в горшки луковицы гиацинтов, когда ветер вдруг донес издалека звук труб и лай собак - молодой маркиз охотился в лесу.

Мадам Бастьен незаметно наблюдала за сыном. В одно мгновение мертвенная бледность покрыла его исказившиеся черты, глаза засверкали, а руки сжались так сильно, что он разбил хрупкий горшочек с землей, который держал. Затем лицо его вновь обрело видимость спокойствия, и он сказал матери с вымученной улыбкой, показывая на осколки:

- Надо признать, что садовник из меня очень неловкий.

Это притворство, к которому Фредерик еще не прибегал, объявило о новом прогрессе или, иначе говоря, о новом периоде его мрачной страсти. Мари с возрастающим беспокойством ждала приезда Давида.

Со времени засады в лесу между матерью и сыном не было никакого объяснения или даже упоминания об этом происшествии.

Молодая женщина была как бы соучастницей Фредерика. Она испытывала жестокую тревогу, когда невольно возвращалась мыслями к этой попытке убийства. Свое страшное открытие она скрывала даже от доктора Дюфура, самого испытанного друга. Она спрашивала себя, наберется ли она когда-нибудь мужества сделать Давиду это признание, в котором чувствовала властную потребность.

Другие заботы терзали мадам Бастьен: она помнила, с каким грубым высокомерием воспринял ее сын доброжелательные слова г-на Давида в день св. Губерта. Она не могла думать без опасений о вероятных затруднениях в отношениях сына с новым воспитателем, приезд которого держался пока еще в секрете от Фредерика.

Мадам Бастьен воздерживалась говорить об этом с Фредериком, так как не была окончательно уверена в приезде Анри Давида.

Наконец, она получила это утверждение от доктора Дюфура, поддержанное запиской его друга:

« Я прибегаю к помощи почты, чтобы выиграть двенадцать часов, мой дорогой Пьер. Значит, я приеду к тебе в тот же день, когда ты получишь это сообщение. И мы вместе отправимся к мадам Бастьен ».

Больше не было сомнений - Давид появится через несколько часов. Теперь Мари не могла медлить и должна была посвятить сына в свои планы. В этот момент они находились в комнате для занятий.

Фредерик, преследуя свою цель притворяться, сидел за столом, занимаясь для видимости переводом с французского на английский - работой, с помощью которой он мог скрывать напряжение своего ума, занятого совсем другим.

- Фредерик, - позвала его мать, - оставь на минуту свои книги и иди сюда. Мне нужно с тобой поговорить, дитя мое.

Юноша встал и пересел поближе к матери на канапе, стоящее возле камина.

Мари взяла его руки в свои и сказала с просительной нежностью:

- Как холодны твои руки, мой мальчик! Видишь, твой рабочий стол находится слишком далеко от огня. Передвинься ближе сюда. Здесь тебе станет лучше.

- Я передвину стол, если ты хочешь мама.

- Да, пожалуйста. Но сначала нам нужно поговорить.

- Поговорить? О чем?

- О некоторых серьезных проблемах.

- Я тебя слушаю.

- Различные доводы, вынуждавшие меня подыскивать тебе наставников, все еще существуют, хотя многие из них и покидают нас. Вспомни своего последнего воспитателя. У них есть знания, которые нужны тебе, но я, к сожалению, не могу их тебе дать.

- Теперь у меня нет никакой тяги к занятиям, ты же знаешь, мама.

- Надо все же немного постараться, чтобы преодолеть эту вялость и скуку, которые меня огорчают и беспокоят.

- Ну хорошо, я постараюсь.

- Я тебе верю. Но мне кажется, что возле тебя должен быть кто-то для одобрения твоих добрых начинаний. Он бы руководил твоими занятиями. Так будет лучше, как ты думаешь?

- Ты меня ободряешь, ты. И этого достаточно.

- Я тебя ободряю. Очень хорошо. Но управлять твоими новыми занятиями - это, повторю, для меня невозможно. Итак, - добавила она, - я подумала, что будет кстати заменить воспитателя, который от нас ушел.

- Как! Заменить?

- Да. Я решила дать тебе нового наставника.

- Не надо было трудиться думать об этом, мама. Мне не нужен новый наставник.

- Но если это все же необходимо…

- Это не так.

- Ты заблуждаешься, дитя мое.

- Я заблуждаюсь?

- Я тебе выбрала нового воспитателя.

- Ты шутишь, наверное?

- Уже давно, сын мой, мы оба потеряли привычку шутить. И когда я вспоминаю о прежней веселости, она мне кажется сном. Но вернемся к разговору. Твой новый воспитатель приедет…

- Он приедет?

- Сегодня.

Фредерик покраснел, задрожал и, резко вскочив, закричал, топнув с гневом ногой:

- Я не хочу никакого воспитателя, слышите матушка?

- Дитя мое, выслушай меня, ради Бога.

- Я вам говорю, что не желаю воспитателя. Вот увидите - от него не будет пользы, не стоит его брать. Или же с ним произойдет то же, что и с предыдущим.

Мадам Бастьен выказывала до этого нежность, почти мольбу к своему сыну, но не желая превращать свою снисходительность в слабость, сказала одновременно сердечно и твердо:

- Я решила в твоих интересах, Фредерик, что у тебя будет наставник, и уверена, что ты с уважением отнесешься к моей воле.

- Увидите.

- Судя по твоему тону, ты надеешься изводить, отталкивать этого нового наставника своим упрямством и вспыльчивостью.

Ты очень ошибаешься прежде всего потому, что огорчишь меня, а еще потому, что г-н Давид (таково его имя) не из тех людей, которых изводят и отталкивают.

- Может быть.

- Нет, дитя мое, потому что жестокие слова, произнесенные в гневе, далеки от того, чтобы ранить. Они внушают ему сострадание, исполненное благожелательности и прощения, как он тебе уже доказал.

- Мне?!

- Тебе, Фредерик. Ты видел его у доктора Дюфура.

- Как! Этот человек…

- Этот человек и есть наставник, которого я избрала.

- А, так это он? - протянул юноша с горькой усмешкой. - Тем лучше, Я предпочитаю бороться против него, чем против кого-либо другого. Посмотрим, кто отступит - он или я.

Мадам Бастьен смотрела на своего сына больше с печалью, чем с удивлением. Она была готова к гневу Фредерика, когда он узнает о приезде нового «надзирателя».

Но, хотя она заранее понимала все невзгоды трудного дела, которое Анри Давид пожелал на себя взвалить, она все же хотела уберечь от оскорбительного приема этого великодушного человека; от приема, который, без сомнения, не рассердит его, но опечалит и, может быть, охладит его интерес к Фредерику. И тогда Мари обратилась к привязанности своего сына, в которой она до этой минуты не сомневалась.

- Мое дорогое дитя, я скажу тебе только одно, и я уверена, что ты меня поймешь. Во имя моей нежности и преданности тебе я прошу тебя принять г-на Давыда с почтением, которого он заслуживает. Вот и все, что мне от тебя нужно. Позже придут привязанность, доверие - я не сомневаюсь в этом и полагаюсь на твое доброе сердце и заботы г-на Давида. Но если сегодня ты не покажешь себя по отношению к нему таким, каким я хочу, я подумаю, что ты меня не любишь больше, Фредерик.