Алексис Киви - Семеро братьев

С и м е о н и. Вот, вот, будем помнить об этом дне.

Ю х а н и. Полно вам, братцы, замолчите. И да хранит вас господь! Иначе вы совсем истерзаете мое сердце. Давайте спать, спать!

Разговоры наконец стихли, и вскоре всех братьев, одного за другим, повалил крепкий сон. Дольше всех не мог уснуть Симеони. Он сидел, прислонившись к толстому стволу сосны, и думал о последних днях мира и о Страшном суде. Его влажные, покрасневшие глаза пылали огнем, и далеко был виден румянец его загорелых, обветренных щек. Но потом заснул и он. Братья сладко храпели вокруг костра, который, потлев еще немного, начал медленно гаснуть.

Стало смеркаться, а затем сумерки сгустились в темную ночь; было душно и знойно; на северо-востоке то и дело сверкала молния — начиналась сильная гроза. С орлиной быстротой надвигалась она на приходское село, беспрестанно изрыгая огонь. Вдруг молния подпалила пасторский овин, набитый сухой соломой и он вспыхнул ярким пламенем. Тревожно забил, колокол, село зашевелилось, отовсюду к пожару заспешили люди, мужики и бабы, но все было тщетно. Пламя уже разбушевалось, небо стало кроваво-багряным. А гроза перекинулась на Соннимяки, где крепким сном спали братья. На горе стоял гул от их богатырского храпа. Вот-вот их разбудит страшный удар грома, и они испугаются сильнее, чем когда-либо в жизни. Спросонья их охватит ужас, на ум сразу же придут мрачное предание и мысль о конце мира, а вокруг в непроглядной ночи будут бушевать стихии. И лишь сверкание молнии и страшное зарево пылающего в селе пожара осветят ночную мглу.

Вот вспыхнула молния, за ней последовал грохочущий раскат грома, сразу же разбудивший братьев. С отчаянными воплями вскочили они все разом на ноги и — волосы дыбом, глаза навыкат — глядели несколько мгновений друг на друга.

С и м е о н и. Конец света!

Ю х а н и. Где мы, где?

С и м е о н и. Неужто уже пропадаем?

Ю х а н и. Господи, помоги нам!

А а п о. Страшно!

Т у о м а с. Да, страшно, страшно!

Т и м о. Спаси нас господь, горемычных!

С и м е о н и. Уже колокола звонят.

Ю х а н и. И камень гудит и пляшет. Ух!

С и м е о н и. «Бьет колокол небесный!» {38} 38 «Бьет колокол небесный!» — цитата из духовной песни.

Ю х а н и. «Твой крах вещает, грешник!»

С и м е о н и. Так-то, стало быть, и пропадем мы.

Ю х а н и. Помоги нам, господи, смилуйся и пощади нас!

А а п о. Ох, страшно!

Ю х а н и. Туомас, Туомас, хватайся за полу моей куртки! Ух!

С и м е о н и. Ух! Уж теперь, вероятно, нас понесло!

Ю х а н и. Туомас, брат мой во Христе!

Т у о м а с. Я тут. Что тебе?

Ю х а н и. Молись!

Т у о м а с. Как же, до молитв тут.

Ю х а н и. Молись, Тимо, если можешь!

Т и м о. Хочу попробовать.

Ю х а н и. Да поживей!

Т и м о. О боже, о горе превеликое, о милость Вифлеема!

Ю х а н и. А ты, Лаури, что скажешь?

Л а у р и. Не знаю, что и сказать, — такие страсти творятся.

Ю х а н и. Страсти, превеликие страсти! Но я все-таки надеюсь, что это еще не конец.

С и м е о н и. Ой, если б нам был милостиво отпущен еще хоть один денек!

Ю х а н и. Или хоть одна неделя, всего одна неделя! А что вы думаете об этом страшном зареве и тревожном набате?

А а п о. В селе пожар, люди добрые!

Ю х а н и. Оттого-то, верно, и бьют в набат.

Э р о. Пасторский овин в огне!

Ю х а н и. Пусть пропадает хоть тысяча овинов, только б уцелел этот грешный мир да мы, семеро грешников. Помоги нам господи! Я обливаюсь холодным потом.

Т и м о. Да и у меня штаны трясутся.

Ю х а н и. Ну и дела!

С и м е о н и. Так бог карает нас за грехи наши.

Ю х а н и. Верно! И зачем нам было петь эту срамную песенку о полке Раямяки?

С и м е о н и. Вы бесстыдно насмехались над Микко и Кайсой!

Ю х а н и. Правду говоришь! Благослови их господи! Да и нас заодно, всех, всех, даже кантора!

С и м е о н и. Вот такая молитва будет угодна небу.

Ю х а н и. Уйдемте с этого жуткого места. Ишь как светит сюда пожар, все равно что адское пекло. А вон и камень с тоской таращит на нас глаза. Знайте, что это Аапо со своим преданием на нас такого страху нагнал. Но пошли быстрее, и не забудьте котомок и букварей. Пошли, братцы! Доберемся до Таммисто, к Кюэсти. С божьей помощью к Кюэсти, а оттуда поутру домой, коль будем живы. Идем!

Л а у р и. Скоро ливень хлынет, промокнем, точно крысы.

Ю х а н и. Пускай! Главное — нас пока пощадили. Идемте!

И они поспешно выбрались из леса, вышли на песчаную дорогу и направили свои стопы к избушке Таммисто. Некоторое время они шли под вспышками молнии и громовыми раскатами, пока их не захватил проливной дождь. Тут братья перешли на рысь и побежали к «ели Куломяки»; она стояла как раз у дороги и, славясь своей высотой и развесистыми ветвями, давала многим путникам защиту от дождя. Братья присели у ее корней, а дождь все лил и лил, и глухо шумела могучая ель. Но чуть только улеглась непогода, ветер стих, умчались тучи и из-за леса выглянул светлый месяц, как братья снова пустились в путь. Они тоже успокоились и не спеша зашагали по мокрой, покрытой лужами дороге.

Т у о м а с. Мне часто приходило на ум: что это за штука такая — гроза с молнией и громом?

А а п о. Слепой дядюшка говаривал нам, что это небо бунтует: ветер вздымает сухой песок, и он-то и застревает между тучами.

Т у о м а с. Кто его знает!

Ю х а н и. Чего только не выдумает ребячий ум! Ведь что я, бывало, думал о грозе мальчонкой! Будто это бог катается и грохочет по небесным мостовым, а железный обод высекает искры из булыжника. Ха-ха! У ребенка и ум ребячий!

Т и м о. А я? Примерно так же думал и я, когда, эдаким карапузом, шлепал в одной рубашонке по проселку под грохот грома. Бог, думал я, пашет свое поле, пашет и щедро сыплет удары своим плетеным кнутом. И это от его ударов так искрится жирный зад его удалого мерина — ведь у справного коня всегда вылетают искры, коль потрешь его по гладкому крупу. Вот уж думы-то были!

С и м е о н и. А я и в детстве думал и сейчас думаю то же самое: небесный гром да огонь извещают, что господь гневается на земных грешников; людские грехи велики и неисчислимы, как песчинки в море.

Ю х а н и. Люди и вправду грешат немало, тут ничего не скажешь. Но зато грешника и на этом свете не милуют. Так выварят с солью да с перцем, что просто любо-дорого. Вспомни, сын мой, нашу школу и какие муки нам пришлось принять. Ведь кантор ястребом рвал и трепал нас. Об этом, сын мой, я и сейчас не могу вспомнить без скрежета зубовного.

Быстро промелькнула ночная дорога, и братья подошли к домику Таммисто, смело вошли в избу, где Кюэсти приготовил им славную постель. Этот Кюэсти, дюжий как бревно, был единственным сыном в семье, однако не имел никакой охоты вступить в хозяйские права, желая всегда жить вольно, сам по себе. Как-то он даже вздумал ходить по деревням и, точно одержимый, читал проповеди и что-то все кричал. Говорят, что до этого его довели думы о боге. А образумившись, он опять стал таким же, как прежде, но больше уже никогда не смеялся. Случилось и еще одно диво: с того самого времени своими лучшими друзьями он стал считать братьев Юкола, которых едва ли знал раньше. Вот к этому-то человеку пришли теперь братья на ночлег.