Алексис Киви - Семеро братьев

Т и м о. Эту?

Ю х а н и. Вот она, рубаха настоящего мужчины! Спасибо. Н-да, вот ужас-то был, скажу и я, коли вернуться к давешнему разговору. Но пусть он нам напомнит, что самый-то большой праздник — это канун праздника, как говорится. Теперь хорошенько помоемся, будто только что вышли из проворных рук повитухи, а потом и в избу можно идти с рубахами под мышкой — пускай обдует свежим ветерком. А глаз-то у меня как будто уже прозревать начинает.

С и м е о н и. А моей ноге нисколечко не легче. Ломит и жжет проклятую. И что только я с ней делать буду, бедняга?

Э р о. Сразу же ложись спать и молись, чтоб тебе ниспослали мази для ноги. И еще поблагодари создателя за то, что сегодня он не дал тебе преткнуться о камень ногою {41} 41 …чтоб тебе ниспослали мази для ноги… не дал тебе преткнуться о камень ногою. — Герой пародирует библейские фразы. . Недаром он хранитель душам и телесам нашим, как читается в молитве.

С и м е о н и. Не слышу я тебя, не слышу!

Э р о. Что ж, тогда проси у господа еще и ушной мази. Но пошевеливайся-ка, не то останешься здесь добычей дьявола.

С и м е о н и. Человек, мои уши глухи к тебе, глухи! Не терзай мне душу!

Э р о. Иди уж, иди, иначе твоя шкура того и гляди повиснет на жердочке. И тогда уж придется терзаться телу.

Нагие, пышущие жаром, возвращались братья из бани. Кожа их, темная от загара, походила на выжженную солнцем бересту. Они вошли в избу и, обильно обливаясь потом, присели отдохнуть и только потом неторопливо стали одеваться. А Юхани принялся варить мазь для всей израненной братии. Поставив на огонь старый чугунный котел без ручек, он вылил в него штоф водки и смешал ее с двумя квартами пороха, квартой серы и такой же порцией соли. Когда все это прокипело около часу, он снял варево остудиться, и мазь, черная как деготь, была готова. Этим зельем братья смазали свои раны, особенно на голове, а сверху положили еще свежей светло-коричневой смолы. Крепко были стиснуты их зубы, лица почернели от страшной боли — так нестерпимо щипало раны от этого адского снадобья. Потом Симеони накрыл на стол: поставил семь рейкялейпя {42} 42 Рейкялейпя. — См. примечание 12. , ломоть вяленой говядины и горшок с пареной репой. Но в этот вечер братьям было не до еды, и, поспешно встав из-за стола и раздевшись, они опустились на свои постели.

Ночь выдалась темная. Всюду царили тишина и безмолвие. Но вдруг вокруг Юколы стало светло — это загорелась баня. Уж слишком накалил Тимо каменку, от чего стена затлела и вскоре вспыхнула ярким пламенем. Так и сгорело все строение, и ни один глаз не заметил пожара. Когда стало рассветать, на месте бани валялись только несколько тлеющих головешек да горячие развалины каменки. В полдень братья наконец проснулись и, чувствуя себя бодрее вчерашнего, оделись и принялись за завтрак, который теперь пришелся им весьма по вкусу. Долго ели они, не обмениваясь ни единым словом, однако под конец все-таки завязалась беседа о вчерашней переделке по дороге из Таммисто в Тоуколу.

Ю х а н и. Да, нам изрядно досталось. Ведь они, будто разбойники, напали на нас с кольями да жердями. Но будь и у нас под руками оружие да знай мы об опасности, так в Тоуколе сегодня распиливали бы доски на гробы, и могильщикам хватило бы работы. А Аапели Киссале я все же дал по заслугам.

Т у о м а с. У него от лба до самого затылка прошла светлая полоса, точно Млечный Путь на осеннем небе.

Ю х а н и. Ты видел это?

Т у о м а с. Видел.

Ю х а н и. Он свое получил. Но вот остальные, остальные-то, боже ты мой!

Э р о. Ничего, мы им будем мстить до самой смерти.

Ю х а н и. Давайте-ка придумаем сообща самую страшную месть.

А а п о. Зачем нам идти на смертоубийство? Лучше обратиться к закону и справедливости, чем учинять собственноручный правеж.

Ю х а н и. Первого бездельника из Тоуколы, который попадется мне под руку, я съем живьем со всеми потрохами! Вот это и будет закон и справедливость.

С и м е о н и. Несчастный брат мой! Разве ты совсем не уповаешь на царствие небесное?

Ю х а н и. На что мне твое царствие, ежели я не вкушу крови и потрохов Матти Тухкалы?

С и м е о н и. О зверь, о зверь! Ну, просто хоть плачь.

Ю х а н и. Ты лучше поплачь об околевшей кошке, а не обо мне. Ух! Уж сделаю я из него отбивную.

Т у о м а с. Клянусь, за такие муки я все равно когда-нибудь отомщу. Ведь только волки могут так истерзать человека.

Ю х а н и. Лютые волки. Я тоже клянусь отомстить.

А а п о. Такая месть нам самим же на голову. А закон покарает их и вознаградит нас.

Ю х а н и. Но через закон их спинам не страдать от ран, как нам.

А а п о. Зато пострадают их кошельки и честь.

С и м е о н и. Прочь из головы кровавую месть, и положимся на закон. Я хочу только так, хоть мне и противно таскаться по судам.

Ю х а н и. Коли на то пошло, то Юсси и тут маху не даст. Сердце-то, правда, малость забьется, когда впервые предстанешь пред высочайшим судом, но настоящий мужчина скоро возьмет себя в руки. Я ведь еще не забыл, как был свидетелем по делу бедняжки Кайсы Койвула, когда она просила пособие своему ребенку. Я помню, как комсар {43} 43 Комсар — форма обращения к яхтфохту. гаркнул: «Юхани, сын Юхани, Юкола, из деревни Тоуколы!»

Т и м о. «И младший брат его Тимотеус!» Ведь я тоже был там. И Кайса живо заполучила отца своему ребенку. Я же тоже был в свидетелях, Юхани.

Ю х а н и. Был, был. Ох, и народу там было! И в сенях, и на крыльце, и на дворе полным-полно. Я сидел в сенях, поучая Кюэсти Таммисто, что и как ему говорить на суде. Я, стало быть, толкую ему все по порядку и вот этак покручиваю пуговицу на куртке, как вдруг комсар, то бишь зазывала, заорал так, что у иных глаза на лоб выкатились и уши встали торчком: «Юхани, сын Юхани, Юкола, из деревни Тоуколы!»

Т и м о. «И младший брат его Тимотеус!» И Кайса, пес ее возьми, живо заполучила отца своему ребенку!

Ю х а н и. Да, все-таки заполучила.

Т и м о. Хотя нас и не допустили к присяге.

Ю х а н и. Не допустили. Но наша честная и прямая речь многое сделала.

Т и м о. И наши имена в протоколе дошли до самого царя, хе-хе!

Ю х а н и. Наверняка. Так вот, когда комсар крикнул, тут, признаться, сердце у Юсси малость дрогнуло, но он скоро собрался с духом. И пошел я выкладывать всю правду-истину. Слова лились, как у апостола, и плевать мне было, что весь суд покатывался со смеху.

Т и м о. Так-то оно и водится на этих судах, и все кончается хорошо. Но все-таки там и запутать норовят человека, подставить ему ножку.

Ю х а н и. Верно. Но истина и справедливость сквозь все ловушки пробьются.

Т и м о. Вот, вот. Сквозь все ловушки и подвохи. Иначе и быть не может, если только за дело не возьмется сам лукавый, которому ровно ничего не стоит превратить ночь в день, а черный деготь в простоквашу. Все это хорошо, но отчего господь бог не додумался устроить суд гораздо проще и надежней? К чему еще свидетели да запутанные следствия с крючкотворством законников? По-моему, вот как проще выяснить истину, коль уж дело такое темное, что и распутать никак нельзя: весь суд во главе с судьей выходит во двор, и там комсар или яхтфохт будет дуть в огромную берестяную трубу. Ее так и можно было бы назвать трубой правосудия. И вот протрубили бы раз-другой в божью высоту, небо бы раскрылось, и оттуда перед всем народом выступил бы ангел правосудия и спросил бы: «Что комсару нужно?» А комсар ему в ответ: «Виновен ли этот человек или нет?» И когда просветленный ангел дал бы ответ, тут уж никому бы не пришло в голову усомниться. Одно из двух: либо уходи себе с богом, либо будешь наказан по заслугам. Вот это, по-моему, был бы порядок.