Петр Радченко - На заре

Из лужи вышли Градовы — отец и сын. За ними потянулись остальные.

Корягин положил руку на плечо Вьюна.

— Ну, как живешь, Демка?

— Неважно, дядя Петро, — грустно отозвался юнец. — Сирота ж я… Хотел было в батраки пойти — не вышло.

— Это ж почему?

— Не берут. Говорят: даром только хлеб буду есть.

— Вот как! — удивился Корягин.

— Да… Годов вроде и не мало… А ростом не вышел и слабомощный я, худой, захарчеванный. На днях прихожу к Пятнице, а он эдак подергал меня за ремешок и говорит: «Э, хлопец, что же ты такой квелый [42] Квёлый — слабый, хилый, вялый, больной. — прим. Гриня ? На тебе и штаны не держатся. Мне нужон работник здоровый, сильный». Я и подался домой.

— Сколько ж тебе годов?

— Семнадцатый пошел.

— А родители где? — спросил Корягин.

— От тифа померли в Таманской армии при отступлении, — ответил Вьюн. — В песках астраханских.

— А ты где был тогда?

— С ними… с батьком и матерью, — сказал Вьюн. — Тоже лежал в тифу, но выдулся. Ой, голодали мы! Зима была шальная, а мы все босые, раздетые… Помню, задержался наш обоз в каком-то селе. И вот слышу, кто-то поет:

У Вьюна навернулись слезы.

— Я подумал… — вытерев тылом ладони глаза и шмыгнув носом, продолжал он. — И с чего человек веселится? А пел он дюже хорошо… Обернулся я на голос да и обмер. Вижу, голый человек на реке, на льду. Стоит и эдак сподниками [43] Сподники — Мужское нижнее бельё, исподнее, кальсоны. — прим. Гриня машет. Пригляделся к нему, а то мой батько. Начал я кликать всех на помощь. Люди набежали к нему. В горячке он был. Увидел нас, упал на спину, головой об лед… Задрожал и помер…

Иван Градов и сын его Леонид прекратили возиться со своей рыбой, заинтересовались разговором…

Вьюн потупил голову, затоптал цигарку и, смахнув рукой слезу, повисшую на реснице, проговорил чуть слышно:

— Поховал я его в селе… А потом и мать… упокоилась по дороге…

— У тебя был старший брат. Где он? — спросил Корягин, взволнованный рассказом Вьюна.

— В восемнадцатом Покровский расстрелял, — вздохнул парнишка.

— Зверюга был этот Покровский! — не умолчал Иван Градов.

— А вы, дядя Петро, где были в гражданскую? — полюбопытствовал Леонид.

— Вначале в отряде Кочубея, а потом в XI Красной армии, — ответил Корягин и снова обратился к Вьюну: — С кем же ты живешь?

— Один я, как палец, — вздохнул парнишка.

Корягин сел на корчу, задумался… На душе тяжелым камнем легло прошлое, представились страшные картины зверств, которые не раз приходилось видеть ему в кубанских станицах после освобождения их от белогвардейцев… Он пососал потухшую трубку, выбил из нее пепел. Молчал… Слева от него, на бугре, расположились молодицы, девушки и вдова Белозерова с дочерью; справа — Леонид с двумя парнями. Вьюн, понурив голову, стоял у явора [44] Явор — клён белый. — прим. Гриня. . Мужчины легли на зеленой траве у тальника.

— Тут все больше молодежь, — наконец проговорил Корягин, окидывая взглядом собравшихся. — Так что разговор о комсомоле будет в самый раз.

Парни и девушки переглянулись, притихли.

— Почему бы вам, Леонид, Демка и Клава, не организовать ячейку, а? — спросил Корягин. — В других станицах и хуторах есть комсомольцы, а у нас до сих пор нет…

— А я читала в газете, как комсомольцы одного хутора вышли на субботник и мельницу поправили, — отозвалась зардевшаяся Клава, и в ее светящихся васильковых глазах блеснула улыбка. — Вот бы и нам гуртом взяться…

— Правильно говоришь! — подхватил Корягин и, достав «Красное знамя» из полевой сумки, прочел в ней статью о комсомольском субботнике.

— Видали, как! — Леонид подмигнул друзьям.

— А разве у нас в станице мало такой работы? — спросил Корягин. — Да непочатый край! Война немало беды наделала, и нам пора браться за дело.

— Что и говорить, работы хватит, — сказала Клава.

— Ну… что решим? — обратился Корягин к притихшей молодежи.

— Я — за комсомол! — отозвался Леонид. — Только бы собрать хлопцев и девчат.

— Вот и собирайте, — сказал Корягин.

— А как вы? — ища поддержки, обратился Леонид к своим товарищам.

Разгорелся жаркий спор о комсомоле, и лишь один Вьюн молчал. Молчал потому, что не понимал значения слова «комсомол», хотя хорошо знал, что эта молодежная организация близка ему по духу…

— А ты, Демка, что скажешь? — неожиданно обратился к нему Леонид.

— Я? — Вьюн растерянно оглянулся по сторонам. — Я тоже «за». Но… само слово «комсомол» — никак! Что бы это значило? Как его надо понимать?

Снова поднялся шум.

— Чего вы, хлопцы, смеетесь? — обиделся Вьюн. — Неграмотный я. Может быть, мне давно это слово запало в душу, а вот ясности нету.

— Теперь много всяких слов непонятных, — вставила курносая дивчина, сидевшая рядом с Клавой. — Таких, как империялизма и социализм.

— Эх ты, «империялизма»! — бросил с усмешкой Вьюн. Я и то слова эти знаю. Ишо в Таманской слыхал.

— Что ж это за слова? — подзадорил его Леонид. — Может, объяснишь?

Вьюн горделиво взглянул на Корягина, потом на Ивана Градова, внимательно слушавших разговор, шмыгнул носом и наморщив лоб, ответил:

— Империализм — это богатеи и бедные, а социализм — это когда не будет ни богатеев, ни бедных. Что, не так?

— А кто ж будет тогда? — спросила Фекла Белозерова. — Безлюдье, чи шо?

Вьюн набрал побольше воздуха и разом выдохнул:

— А безлюдья тогда не будет никакого! Люди промеж себя будут равные, как родные братья. Во!

— Ничего не скажешь, в самую точку попал, — похвалил его Корягин. — А про комсомол мы тебе сейчас растолкуем. — Он скользнул прищуренными глазами по сидящим. — Ну, так кто объяснит Вьюну, что такое комсомол?

— Я! — вызвался Леонид и, поднявшись, сказал торжественно: — Комсомол — это коммунистический союз молодежи, верный помощник большевистской партии.

— Понял теперь? — обратился Корягин к Вьюну.

— Понял! — улыбнулся парнишка. — Все ясно. И ежели что, то первого меня в комсомол пишите.

— Дядя Петро, а когда нам в ревком прийти насчет ячейки? — спросил Леонид.

— Да хоть завтра, — ответил Корягин. — А для начала, ну вроде первого задания, поручаю вам привести в порядок братскую могилу, что на церковной площади. Совсем она запустела, разрушилась, а в ней ведь наши братья, отцы, матери, которые отдали свою жизнь за то, чтобы нам жилось лучше.

— Сделаем! — дружно пообещали парни и девушки.

Фекла Белозерова вспомнила о погибшем муже, заплакала. Клава обняла ее, прижалась щекой к щеке.

— Успокойтесь, мамо! Не плачьте!

Корягин простился со станичниками, сел на коня и, слегка стегнув его плетью, поехал в сторону дамбы.