Петр Радченко - На заре

Вошел отец, спросил:

— Ну, што там нового пишут?

— Бьют Балаховича и Петлюру, аж дым идет! — улыбнулся Виктор.

В дверь заглянула мать. Вытирая о фартук мокрые руки, она позвала к столу. Виктор надел полугалифе, сапоги, остановился перед зеркалом. Отец окинул его ладную фигуру любовным взглядом, сел за стол, на котором уже дымился завтрак. Умывшись, Виктор занял табуретку против отца. Мать вынесла из боковой комнаты графин с настойкой и три рюмки, поставила на стол.

— Эк, сердешная! — просиял Лаврентий. — Зараз выпьем!

Виктор поднял рюмку.

— Чокаться не будем, — мотнул головой отец. — А то, кажуть, гроши не будут водиться, ежели свой со своим…

Выпили. Виктор крякнул:

— Ого! Аж в пятки достала!

— То она так шибае [811] Шибае, шибает — ударяет, бьет, выпивает, воняет, бросает. — прим. Гриня поперву, — заметил отец, принявшись за жареную картошку с курятиной. — А потом пойдет как по маслу. Супротивления только не треба оказывать. — Он налил по второй рюмке, залпом выпил и, вытерев усы, воскликнул: — Отак турок бьют! Мах!.. и как моль съела.

— Ну… уже расхвастался, — сказала Мироновна.

— Ще и спивать, стара, буду! — Лаврентий осушил третью рюмку, затянул баритоном:

Обветренное, загорелое лицо его скривилось, губы судорожно задрожали, на глазах заблестели слезы, и он уже с трудом добавил:

— Ну, хватит тебе! — махнула рукой Мироновна. — Чего ото жалю [814] Жаля — грусть, скорбь. — прим. Гриня нагоняешь?

Лаврентий вытер слезу на щеке, промолвил скрипуче:

— Выпьем, сынку, ще по одной, чтобы нашему дедуне сырая земля легким пухом была. Выпьем.

Виктор почувствовал, как забилось у него сердце, сжалось от режущей боли. Подняв рюмку, вздохнул печально:

— За дедуню выпью, батя… И вы с нами, маманя… за дедунюшку… Им больше всех пришлось… из-за нас пострадали…

— Все это Гусочка… — заметила мать, с трудом сдерживая рыдания. — Черт остроголовый! Шоб ему на том свете ни дна ни покрышки не было!

На дворе голосисто залаяла Жучка, и в кухню с клубами пара влетел Вьюн. Приложив руку к кубанке, он бойко отрапортовал:

— Товарищ командир, сани по вашему приказанию поданы!

— Как? — Лаврентий взглянул на сына. — Куда это ты вздумал?

— Надо, батя! — уклончиво ответил Виктор.

Гул церковного колокола плыл над заснеженной станицей, летел в Закубанье, сзывал прихожан к утрене.

Денисовна собралась в церковь, оделась потеплее, взяла трость и тихо, чтобы не разбудить дочь, вышла из хаты. В это время у ворот остановились легкие сани с тройкой лихих коней: в оглоблях — Ратник, на пристяжке — Кристалл и Метеор. На козлах, туго натягивая ременные вожжи, восседал Вьюн, в задке на сиденье — Виктор Левицкий, до пояса прикрытый белой буркой.

Докука звонко залаяла. Денисовна цыкнула на нее, остановилась у калитки. Виктор, выдыхая клубы горячего пара, поздоровался с ней, сказал, улыбнувшись:

— Я за Соней.

— Она еще в постели, сынок, — радушно ответила Денисовна и, направляясь к хате, добавила — Зараз разбужу ее.

На пороге конюшни показался Калита.

— Ты чего спозаранку? — расправляя шершавыми пальцами усы, обратился он к Виктору.

— За Кубань, в лес хочу поехать, — ответил тот, — Уж очень хорошее утро, сегодня первый снег.

— А… — многозначительно протянул Калита. — И это надо. Не все же воевать, то и проче.

Денисовна снова подошла к калитке, объявила:

— Соня уже собирается! — и торопливо зашагала к площади.

Демка шмыгнул носом, окинул восторженным взглядом заснеженные хаты и деревья.

— Экая зимища началась в нонешнем году! Шальная, видать, будет.

Из калитки выбежала Соня. Задыхаясь на морозном воздухе, она крикнула весело:

— Я готова, поехали!

Отец внимательно оглядел ее, заметил:

— А ты в этой кацавейке не прозябнешь? Бачишь, який мороз струже [815] Струже — строгает, скоблит; делает строганину (других значений не нашел…). — прим. Гриня .

— Что мне мороз! — отозвалась Соня со смехом.

Виктор отбросил бурку в сторону, указал на тулуп:

— Не замерзнем! — Он усадил Соню в санки и, кутая ее в шубу, проговорил: — Вот так… Теперь нам дед-мороз не страшен.

— Ты ее как боярыню какую, то и проче, — кашлянул Калита.

Виктор прикрыл Сонины ноги буркой. Демка дернул вожжи, гикнул, и кони понеслись по улице, взрывая подковами пушистый снег. Соня задыхалась от встречного ветра, обжигавшего ее румяные щеки, хохотала от восторга. Ветряк на околице походил на великана в нахлобученной белой папахе и с поднятыми руками, готового ринуться в бой; дальние посадки под ослепительными лучами солнца казались волшебными.

Лошади забухали подковами по деревянному мерзлому настилу моста, помчались по лесной дороге. Солнце пронизывало колючими красноватыми лучами молчаливый, обворожительный в своем снежном наряде лес.

— Эх, какая красота! — крикнул Виктор. — Ну прямо сказка! — Он указал на сугроб, из которого виднелись красные гроздья калины: — Видишь, то не ягоды, то рубины сверкают.

Соня прижалась щекой к его щеке, шепнула:

— Это то место, Витя, где мы с тобой впервые встретились…

— Да, да, узнаю, — воскликнул Виктор. — Вон и та тропинка, по которой я ехал на Ратнике.

— Я тогда грибы собирала, — прибавила Соня и заглянула в его глаза. — Вот испугалась, как увидела тебя. Думала…

— Что я разбойник? — рассмеялся Виктор. — Песиголовец какой-нибудь объявился в лесу? — Он притронулся рукой к плечу Вьюна. — Стой, Дема!

Демка остановил лошадей.

Виктор охватил плечи Сони и, обдавая румяное лицо горячим дыханием, проговорил:

— Круг наш с тобой здесь замкнулся.

— Какой круг? — не поняла Соня.

Виктор выпрыгнул из саней.

— Вылезай из тулупа! Сейчас увидишь.

Соня легко выпорхнула на дорогу.

— Ну, показывай!

— Пойдем! — Виктор взял ее за руку, потянул в лес.

Соня едва поспевала за ним, проваливалась в глубокий снег и счастливо смеялась. Вскоре они выбрались на заветную тропинку. Виктор прижал Соню к груди и, поцеловав, сказал: