Петр Радченко - На заре

— Теперь мы с тобой должны пожениться.

Соня потупила голову, ответила:

— После учебы, Витя! — И тут же, улыбнувшись, воскликнула: — После Нового года!

Невдалеке, у дороги, хрустнула ветка. Виктор обернулся и увидел незнакомого человека.

— Кто это? — испуганно спросила Соня.

— Не знаю, — ответил Виктор. — Должно быть, дровосек какой-нибудь. Видишь, с топором.

Незнакомец крикнул:

— Вы к кринице? Сегодня богослужения не будет!

— Это, должно быть, сторож, монах, — сказала Соня. — Тот, что живет под кручей, у святой криницы.

Она не ошиблась. Это действительно был Лука.

— А вам ложки самшитовые не нужны? — спросил он.

Виктор и Соня недоуменно переглянулись.

— Какие ложки?

— Обыкновенные, — пояснил Лука. — Столовые. Коли желаете купить, могу показать.

— Пойдем посмотрим, — шепнул Виктор Соне и махнул Демке рукой, чтобы тот ехал за ними.

— Где же вы взяли эти ложки? — спросил Виктор, подойдя к монаху.

— Сам делаю, — ответил Лука, пряча лицо в башлык. — Таких ложек поискать. Богомолки по пятьсот рублей дают мне за штуку. Деньги по этому времени немалые.

— Если понравятся, то и мы купим, — сказал Виктор.

— Непременно понравятся, — заверил Лука, спускаясь с высокого берега к речушке.

Соня шла за Виктором, то и дело оглядываясь на ехавшего позади Демку. Лука выбрался на расчищенную тропу, поднялся к гроту и, открыв дверь, пригласил Виктора и Соню в свою обитель. Здесь под стеной стоял маленький токарный станок с ножным приводом. На нем лежали разные изделия, выточенные из самшита.

— Да у вас тут целая мастерская! — заметил Виктор.

— Тружусь, яко всякий грешник, — отозвался Лука.

Он достал из-под кровати сундучок, вынул из него с десяток ложек. Они были сделаны очень искусно.

— И впрямь хорошие ложки, — сказала Соня. — Мне нравятся.

— Пока возьмем три штуки, денег я прихватил с собой мало. — Виктор достал из кармана черкески бумажник, расплатился за покупку.

Лука сунул деньги под шапку, затем отобрал в сундуке четвертую ложку, самую красивую, и протянул ее Соне.

— А это вам, дамочка, в подарок от одинокого отшельника.

— Спасибо, — смущенно поблагодарила Соня.

В монастырской церкви уже шло утреннее богослужение, а игуменья все еще не поднималась с постели. Дурной сон видела она ночью: все мерещились ей монашки с «безобразными» животами. Они обступали ее со всех сторон, а она кричала им: «Проклятые! Что мне делать с вами? Погубите вы меня, беспутные! Ни за что погубите!..»

В келью вошла мать Иоанна, заглянула в спальню.

— Матушка, к вам гостья, — доложила она с низким поклоном. — Ваша бывшая келейница…

— О господи! — Игуменья сбросила с себя одеяло. — Я сию минуточку.

— Она с каким-то молодым человеком, — добавила мать Иоанна.

Игуменья быстро оделась, поправила перед трюмо свои пышные волосы, проговорила:

— Просите их, матушка.

Вошли Соня и Виктор.

— Милая девочка, здравствуй! — умиленно протянула игуменья. — Наконец-то ты вспомнила обо мне. Я очень тронута твоим вниманием.

— Мы были в лесу, здесь, поблизости, и решили заглянуть к вам, — ответила Соня.

Игуменья вгляделась в лицо Виктора:

— А вы, кажется, сын Лаврентия Левицкого?

— Да, — ответил Виктор.

— Присаживайтесь, прошу! — игуменья указала на кресла, — Вы что, поженились уже?

— Что вы, матушка! — возразила Соня. — У нас еще впереди учеба…

Виктор обратил внимание на два небольших портрета, глядевших на него со стены из золоченой багетовой рамы

— Кажется, я где-то видел этих людей, — сказал он.

— Вы не могли их видеть, — возразила игуменья. — Эти люди никогда в наших краях не бывали.

— Да нет же, видел! — стоял на своем Виктор. — Вот только где? — И вдруг вспомнил фотокарточку, которую ему как-то показывал отец на фронте, воскликнул: — Это же Тимофей и Пимен Мазаевы! Мой отец был у них в полку, когда находился у Хвостикова!

— Верно, это Мазаевы, — промямлила игуменья. — Тимофея уже нет в живых: убит в бою. — И поинтересовалась: — А откуда у вашего отца их карточка?

Виктор пожал плечами:

— Точно не знаю. Кажется, он был в усадьбе Мазаевых, и Тимофей Харитонович подарил ему фотокарточку.

— Пимена я никогда не видела в лицо, — заметила игуменья.

Стенные часы мелодично отбили десять ударов.

Соня протянула игуменье руку:

— Ну, мы поехали, матушка. Всего хорошего.

Глубокая ночь. По коридору монашеского общежития к выходу прокралась черница [816] Чернец, черница — то же, что монах, монахиня. — прим. Гриня , держа в руках что-то завернутое в пеленки. Вскоре ее темная фигура мелькнула в аллее сада, нырнула в кусты, затем показалась у купальни и, оставляя след на снегу, направилась к замерзшему пруду. Чуть слышно поскрипывали промерзлой корой толстые дубы. Черница осторожно сошла на скользкий хрустящий лед, к промоине, и, развернув тряпку, положила на сгиб левой руки тельце новорожденного, осенила его крестом и бросила под лед. Вода забулькала в промоине. Черница оглянулась вокруг, побрела к общежитию.

Игуменья еще не спала. Кто-то тихо постучал в дверь ее кельи. Игуменья вышла в переднюю, прислушалась. Стук повторился.

— Кто там? — робко спросила игуменья.

— Матушка, — послышалось из-за двери, — это мы — Бородуля и Матяш.

Игуменья прижалась к дверному косяку, прикусила губы.

— Слышите, матушка? — повторил Бородуля. — Это мы, откройте.

— Подождите минутку, — прошептала игуменья и начала одеваться. Руки у нее дрожали, и она никак не могла застегнуть мантию на крючки. Наконец привела себя в надлежащий вид, отперла дверь.

Оглядев гостей испуганными глазами, всплеснула руками:

— Бог мой! Что это вы такие оборванные?

— Ничего, матушка, — ответил Бородуля простуженным голосом, — Ино [817] Ино — иногда, когда. — прим. Гриня скоком, ино боком, а ино и ползком.

Бородуля и Матяш повесили свои ветхие полушубки и шапки на вешалку, уселись на диване.

— Ну, рассказывайте, — опустилась в кресло игуменья.

— Да что рассказывать, матушка, — потупил голову Бородуля. — Погибель пришла на нас. Доживаем последние дни. — Он тяжело вздохнул, помолчал немного, затем спросил: — Что с отцом моим случилось?

— Умер, — ответила игуменья, — Его мертвым нашли в подвале.

Игнат Власьевич проскрипел зубами.

— А мы имеем сведения, что его кто-то задушил.

— Неужели? — испугалась игуменья. — Впервые от вас слышу.

— Мы знаем, — раздраженно подчеркнул Игнат Власьевич. — Врач, который вел медицинское обследование, проболтался, и нам передали.

Игуменье неожиданно пришла в голову мысль: а не является ли виновным в смерти старого Бородули монах. Ведь он был у старика первое время по приезде в монастырь. Но тут же мысленно спросила себя: «А зачем ему понадобилось ни с того ни с сего убивать? Месть? Но за что?»