Ян Неруда - Стихотворения. Рассказы Малостранские повести Очерки и статьи

Оппозиция на соборе выразила надежду, что эта догма рухнет. Наивные люди! Может, они напились воды из фонтана «di Trevi», по примеру всех суеверных иностранцев, и на этом основании полагают, что волшебная сила вновь приведет их в Рим. Знаменитый древний «forum romanum» [35]в ходе столетий превратился в «campo vaccino» — пастбище для скота; и нынешние римские площади со временем превратятся в нечто подобное.

У дороги, ведущей к катакомбам, стоит маленькая церквушка, которая носит название «Domine, quo vadis?» [36]. Согласно легенде, здесь держали апостола Петра, перед тем как утром распять его на «горе златопесчаной». Друзья устроили ему побег. Но, выйдя из узилища, он неожиданно встретил на дороге Христа. «Куда идешь ты, господи?» — остолбенев от изумления, спросил сын вифлеемского рыбака. «Venio iterum crucifigi» («Иду еще раз предать себя на распятие»), — многозначительно ответил Христос на церковном языке. Петр устыдился, поспешил обратно в узилище и утром, наперекор всем нынешним Ренанам, утверждающим, будто Рим и святой Петр никогда друг друга не видели, был распят на той самой «златопесчаной» горе, где до сих пор показывают оставшуюся от креста «единственную подлинную яму», где капуцины продают за полфранка намазанный клеем и покрытые этим золотым песком бумажки и где сейчас возводят памятник теперешнему собору — в ознаменование того факта, что в нынешнем году божественный разум был действительно вновь распят в Риме.

Хорошо было Христу являться святому Петру, зная и будучи твердо уверенным, что у того есть совесть. А из нынешних милых римских патеров он не явился бы никому. Подойди он к такому щеголю и скажи ему горестно: «Venio iterum crucifigi», — щеголь, чего доброго, приподнял бы свою широкополую шелковую шляпу, — они еще довольно вежливы, — но ответил бы так: «Быть распятым? Это, наверно, очень больно; но вы, конечно, уже привыкли! Нам, слава богу, нет никакой надобности делать это; у нас обращение вполне терпимое; мы заставляем вас каждый день пресуществиться во время святой мессы и получаем от этого приличный доход, не тратя столько усилий, сколько те, прежние. Большой прогресс у нас также в деле духовного чинопочитания: вот уже несколько столетий, как братьям-доминиканцам за обедом прислуживают ангелы… Вы могли видеть это на иконе в одном ныне разрушенном — anathema sit! [37]— монастыре во Флоренции. А наш святой отец — вы не слышали? — стал теперь непогрешимым, как сам господь — да, да! Но простите, сегодня на Монте-Пинчио — военный оркестр и большое гулянье. Истинное наслаждение устроиться возле самого катанья на каком-нибудь деревянном столбе, как мальчишка на тумбе, и смотреть на фыркающих коней, на красивых дам… Ах, это настоящие модели древних Венер… Наслажденье изучать эти формы, — видно, у древних ваятелей был верный глаз, — смотреть на пышные тела римлянок, на их жемчужные зубки, тонуть в огне их черных глаз… Да вы сходите сами!..» Тут он изящным жестом перекинул бы свой шлейф через руку, надел бы пенсне и пошел бы, танцуя, дальше.

Танцуй, франтик! Целибат — скверная штука, бессмысленная, любовь мы тебе легче всего простили бы! Ведь Рим, говорят, сам по себе — целый мир, но «без любви мир не был бы Римом». А очаровательные римлянки молят, молят любви: у августинцев прежде для этой цели была особенно популярна мадонна над могилой Рафаэля, но потом она как-то вышла из моды, и теперь изувеченная поцелуями нога ее отдыхает, — у августинцев вокруг Приснодевы Марии понавешено множество сердец из посеребренной жести, в других церквах их тоже превеликое множество, причем попадаются такие крупные, пухлые — просто диву даешься, помоги небо их нужде! Говорят, алчущие любви римлянки охотно принимают помощь от представителей духовенства, по крайней мере, возлюбленная Гете была вынуждена посвятить целый дистих клятвенным уверениям, что до сих пор ни один священник не познал ее ласки, «хотя, мол, этому в поповском Риме никто бы не поверил». Говорят, бывает даже борьба огненных южных страстей, когда, например, какая-нибудь Луна спешит скорей поцеловать тонзурованного Эндимиона — из опасения, как бы его не перехватила соседка Аврора. Впрочем, нравственность в Риме не так уж низка: у каждого античного Амура и Геркулеса имеется требуемый полицией фиговый листок, каждая обнаженная женская статуя в храмах одета в длинную жестяную рубашку, что особенно хорошо подчеркивает «невинность» статуи, а здешний приют для подкидышей не так велик, как, например, флорентийская «Casa degli fanciulli» [38], хотя римский простолюдин охотно берет себе оттуда жену, так что это учреждение вполне заслуживает еще большей поддержки.

Я собирался говорить о священниках, а заговорил о женщинах, и это могут поставить мне в минус. Я прекрасно понимаю всю трудность целибата и знаю, что «именно те, кто все время занят исправлением дороги на небо, не могут в то же время спокойно по ней шагать, а те, кто несет фонарь на палке, спотыкаются чаще, чем идущие позади».

Не будем строго судить слабых женщин, — даже самых слабых среди них. Меня нисколько не удивляет, что римские дамы летом носят соломенные шляпки а-ля кардиналь [39], а зимой плащи а-ля понтифекс [40]. Самые богатые магазины в Риме — ювелирные, где множество священнических бриллиантовых перстней, а также дамских парюр, и есть там другие богатые магазины, где имеются осыпанные бриллиантами ордена для родственников мужского пола, мужей и т. п. Тут много священнослужителей, наделенных молодостью, красотой, смелостью и предприимчивостью, много и таких, которые располагают деньгами и влиянием, вообще великое множество священнослужителей, и среди них — великое множество рыцарей удачи. В Риме духовенство выглядит совсем иначе, чем в других местах. В других местах духовное сословие выделяется среди «ученых сословий» тем, что в нем больше всего телесных и умственных уродов, неспособных никаким иным способом прокормиться, ни к какому другому званию не пригодных. Там господь бог получает для своей гвардии брак, а в Риме — самый первый сорт здоровых, элегантных юношей, «цвет народа»: здесь священничество — государственная профессия.

Рим — столица государства одностороннего, односторонностью которого объясняется его своеобразие. Есть государства бюрократические, государства военные, а тут — государство поповское. Там на авансцене — чиновничий вицемундир или военная форма, а здесь — сутана; там все средства поглощает чиновничья волокита или военная муштра, здесь — церковная иерархия. Даже лотерея здесь — под защитой церкви, при розыгрыше присутствуют знаменитые лиловые монсеньеры в полном облачении, чтобы можно было оттуда — прямо в алтарь; они сладко улыбаются с балкона министерства финансов на Монте-Читорио толпе внизу; «тянущий» — в белом священническом одеянии и все время крестится, глашатай выкликает номера по-церковному, нараспев, ему аккомпанируют церковные трубачи, народ взывает к мадонне и своим местным святым — душу наполняет благоговение! На месте бывших языческих храмов в Риме устроен не то храм, куда стекаются медяки и золотые со всего света, не то таможня, где взимают пошлину со всего — с твоих собственных фотографий, со старых ботинок, с пустых коробок, с каждого белого воротничка сверх дюжины, — словом, решительно со всего. Зато министр Мероде обладает несметными богатствами, а министр Антонелли, выйдя из папского покоя согбенным, в прихожей сразу гордо выпрямляется и, стройный как тополь, идет покупать кому-нибудь из своих родственников, любезному еще с тех времен, как сам он был мародером, какой-нибудь римский дворец. Умное, выразительное, энергичное лицо! Если б Антонелли обладал самоуверенной элегантностью кардинала Бонапарте, я поверил бы, что ему без труда удастся завоевать весь мир. Но, конечно, воспитанием он похвастать не может.