Ян Неруда - Стихотворения. Рассказы Малостранские повести Очерки и статьи

Он замолк, потому что открылась дверь и вошла хозяйка в сопровождении служанки, которая несла столовый прибор.

— Я вынула для вас серебряный прибор, пан доктор, — сказала будущая теща, ставя посуду на стол. — К чему вечно держать наше серебро под спудом? — Она подошла к Лоукоте и, положив ему руку на плечо, сообщила полушепотом. — А Кларинке-то я уже все рассказала!

Закончив предыдущую главу, мы тотчас же начинаем следующую рассказом о том, как вернулся со службы домовладелец Эбер. Супруга его, занятая на кухне, почти испугалась, увидев входившего мужа. Обычно он приходил около трех часов дня, а сегодня явился в первом часу и держался очень странно, — она давно его таким не видела.

Выглядел он совсем не так, как утром: потертый цилиндр, надвинутый на густые и колючие брови, бросал резкие тени на некогда полные щеки. Волосы, аккуратно причесанные утром, сейчас торчали из-под цилиндра. В обычно тусклых глазах появилось выражение значительности, большой рот был крепко сжат, так что подбородок выдавался даже несколько более обычного, впалая грудь была слегка выпячена.

В правой руке Эбер держал какой-то продолговатый бумажный свиток, а левая его рука временами дергалась, как у марионетки, когда оператор не знает, что с ней делать.

Жена взглянула на него, в голове у нее мелькнула догадка, и ее острое лицо вытянулось еще больше.

— Уж не выгнали ли тебя со службы? — спросила она внезапно охрипшим голосом.

Супруг качнул головой, уязвленный таким вопросом.

— Позови мне сюда старую Баворову, — мрачно сказал он.

При других обстоятельствах жена едва ли примирилась бы с таким ответом, но необычный вид мужа подействовал на нее, и недовольство не успело прорваться. Пани Эберова выглянула в окно.

— Вон она как раз идет сюда, — сказала она, увидев спускавшуюся по лестнице Баворову.

Эбер вошел в комнату, подошел к столу и остался стоять, ни на кого не глядя. Он уставился на стол, не сняв цилиндра и не положив свитка. Видно было, что он подготовил эффект и не хотел и не в силах был отказаться от него.

Матильда удивленно посмотрела на отца и разразилась смехом.

— Папенька! — воскликнула она. — Ты надулся, как индюк.

Папенька лишь слегка пошевелился с крайне недовольным видом.

Но тут дверь открылась, и вошла его жена, а с ней старая Баворова.

— Вот она. Скажи ей, что ты хотел, — молвила жена.

Домовладелец повернулся вполоборота к вошедшей. Его взор уперся в землю, рот раскрылся, и он начал торжественно монотонным голосом:

— Сожалею, пани Баворова, но ничего не могу сделать, от меня это уже не зависит. Дела вашего сына плохи. Он легкомыслен, небрежен и все прочее. Дела плохи! Он осмелился написать возмутительный пасквиль о нашем учреждении, о всех нас и даже о самом президенте, нашем начальнике. Да, да! Он писал это на службе и, уйдя в отпуск, оставил в ящике письменного стола. Даже на ключ не запер, такой неряшливый человек! Рукопись нашли. Начали читать эту гадость, написано по-чешски. Президент, зная, что я лучше всех владею чешским, дал мне этот пасквиль на заключение. Говорят, там написано нечто ужасное… Не знаю, не знаю, все может быть. Дело может кончиться самым скверным образом. Вы мать, и я считаю своим долгом предупредить вас. Будьте готовы ко всему. Жена, дай-ка мне умыться и принеси свежую воду для питья. Да никого ко мне не пускай, разве что придут со службы. К обеду меня не зови, я приду сам… Будьте здоровы, мамаша.

Баворова побелела как мел. Губы у нее дрожали, глаза горели.

— Ради бога, умоляю вас, ваша милость, мы бедняки!.. — пронзительно закричала она.

Домовладелец прервал ее отрицательным жестом.

— Не могу и не смею! Уже поздно, и все пропало. Долг есть долг, и правосудие должно свершиться. Не хватает, чтобы мальчишка… Ну ладно, сейчас у меня нет времени.

Он сделал несколько мелких, нетвердых шагов и исчез в соседней комнате. Закрыв за собой дверь, он шагнул вправо, потом влево, затем снял шляпу, подошел к письменному столу и осторожно положил на него рукопись, словно боясь повредить ее.

Обычно, приходя домой, пан Эбер переодевался в домашний костюм. Сегодня он, наоборот, став перед зеркалом, застегнулся на все пуговицы, потом осмотрел перья на столе, стряхнул пыль с бювара и несколько раз передвинул кресло, прежде чем сесть.

Наконец он взял рукопись и, высоко подняв брови, важно воззрился на нее.

Служебное задание выполнено, чем же заняться? Сдать работу можно только завтра, ведь прошлый раз мне попало за то, что я сдал ее слишком рано, — сказали, что она не может быть хорошей и наверняка поверхностна, ибо сделана чересчур быстро.

Начну фельетонные зарисовки нашего учреждения, его будней, опишу характер и биографии моих коллег и начальства, увековечу на бумаге перлы канцелярской жизни, сочиню песенки практиканта. Английский сатирик описал путешествие по собственному письменному столу {62} , а я поеду дальше, заверну на все соседние столы, объеду всю империю нашего президента, опишу эту страну и ее народ. Но найду ли я здесь материал для острой сатиры? А почему бы и нет? Только абсолютно умный человек или абсолютный глупец не годятся для сатиры… Глядя на первого, сатира залилась бы горючими слезами, а другим — должна была бы заинтересоваться с высоты космических сфер и прокисла бы, доказывая, что в сравнении с вечностью все, чем мы занимаемся, — делается смешным.

Вон к тому прилизанному чиновнику не приходится подходить с космическим мерилом, для него достаточно карманного зеркальца, в которое он так усердно смотрится, он приветлив со мной, потому что в первый день моей работы в этом учреждении подслушал мой вопрос о нем: «Кто этот красавец?» Ну, а остальные — остальные прилежно строчат, усердствуют. Что за лица, головы, глаза! Такие ни у кого другого не могут быть, только у чиновников, тут все по циркуляру! Видно, что работа совершенно не обременяет их духовно, ни одна мысль не возносится над служебной рутиной. Сейчас они топчутся по кругу казенных циркуляров, но наверняка им было бы все равно, если бы их, как тягловых лошадей в Банате, погнали на гумно ходить по кругу и топтать зерно. Шаг за шагом, и все по ранжиру. И все же, быть может, среди этих интеллектуальных битюгов найдутся и троянские кони: снаружи — дерево, а изнутри — герои, греческие воины? Посмотрим.

Один лишь советник не утруждает себя работой и читает газету. Вот он отложил ее…

Как он посмотрел, когда я попросил дать почитать газету и мне! Не сказал ни слова, а я сгорел со стыда. У меня даже в глазах потемнело, когда я садился за свой стол. Я не замечал никого вокруг, но чувствовал, что у всех чиновников от изумления раскрылись рты: этакая смелость со стороны практиканта!