Ян Неруда - Стихотворения. Рассказы Малостранские повести Очерки и статьи

— М-да, кусочек рыбы с кнедликом, да еще кусочек жареной! А для детей что-нибудь мучное. Впрочем, вы бездетный… В прошлом году свояченица прислала нам съедобных улиток, жена приготовила из них очень вкусное блюдо.

— Когда в пост едят диких уток, это я еще понимаю, они живут на воде. Но улитка-то ведь ползает в саду.

— Я внушил себе, что улитки когда-то жили в воде. Кроме того, они ползают так, словно плывут, и немы, как рыбы, так что, в общем, нет никакой разницы… А ведь вот что удивительно, рыбы не едят мяса. Словно знают, что они сами — постное блюдо!

Разговор за столом налево:

— Пан президент прав. Право, такие болваны! Несут всякую чушь! Немецкий язык нам нужен, как же иначе вести переписку! А кто хочет учить своих детей французскому, тоже хорошо.

— Это им не повредит.

— Моя дочь ни за что не стала бы на улице говорить по-чешски. Иной раз я забудусь и заговорю с ней, она вся вспыхнет — и мне с упреком: «Ах, папа, ты совсем не думаешь о том, как себя ведешь!»

— Да, да, это верно.

— Как-то я читал в газете, что хотят придумать международный язык. Какой вздор!

— Господь бог этого не допустит.

— Пусть каждый научится по-немецки, и вопрос решен.

— Ну да.

Чиновник, сидящий у дверей, предостерегающе свистит. Все тотчас разбегаются по своим местам.

Входит советник в расстегнутом жилете.

— Сдается мне, что я скоро лопну, так растолстел, — острит он, — придется мне обратиться к доктору или к повивальной бабке…

Упражнение в смехе.

При такой духовой нищете неизбежна и бедность материальная. Так оно и есть! Удивляюсь тому, какую с виду благополучную, а по сути жалкую жизнь ведут эти люди. У двух третей из них жалованье получает по доверенности ростовщик, а им остается только то, что он из милости дает им первого числа. Ходит к нам торговка булками. Первого числа чиновники рассчитываются с ней за старое, а со второго снова начинают брать в долг. Ни разу еще не довелось слышать, чтобы они приглашали друг друга в гости, — видно, каждый стесняется показать другому, как убого он живет.

После этого многое становится понятно!

Сегодня я получил предписание начальства остричь свои немножко отросшие волосы. Да что я, спятил!

Теперь у меня есть союзник. Красавчик, по моему наущению, начал подписываться на казенных бумагах «Венцл Нарцисс Вальтер». Одна такая бумага попала в руки президента, и тот накинулся на красавчика, — дескать, пора бы уже выбросить из головы подобные глупости и прилежно работать, а не то от него, мол, прямо смердит леностью. Narcissus poeticus и смердит!

Я-то знаю, за что президент имеет зуб на красавчика. За то, что тот ходит под некими окнами!

В надежде, что Эбер меня не выдаст, я исхлопотал себе отпуск, соврав, будто у меня умирает бабушка, наследником коей я являюсь. Советник отпуск разрешил, но строго заметил, что практиканту не следовало бы иметь бабушку.

На третий день, в среду после полудня, дом готовился проводить в последний путь старую Жанину.

В тенистом углу двора на крытых черным сукном носилках стоит простой, но красивый блестящий черный гроб на четырех золоченых ножках. На крышке позолоченный крест, обрамленный зеленым миртовым венком, с которого свисает широкая белая лента. К носилкам с обеих сторон приставлены для украшения черные декоративные щиты с серебряными барельефами, знаками погребального братства.

За исключением Лакмуса, который смотрит из окна, и хворой сестры Йозефинки, что, поднявшись на приступочку, свесилась через перила балкона третьего этажа, — все известные нам обитатели дома, в траурных одеждах, собрались внизу во дворе дома. Среди них мы видим несколько незнакомых нам мужчин и женщин. Не нужно особой проницательности, чтобы по их безразличным, но притворно-скорбным лицам догадаться, что это родственники покойной. Множество женщин и детей из соседних домов толпятся во дворе и на лестнице.

Священник с причетником и певчими уже пришел, и панихида началась. У самых дверей квартиры покойной стоят рядом старая Баворова и трактирщица. Первые же слова монотонного погребального речитатива глубоко растрогали Баворову: глаза ее наполнились слезами, подбородок покраснел и затрясся от непритворных рыданий. Трактирщица осталась спокойной. Не обращая внимания на слезы своей соседки, она наклонилась к ней и заговорила:

— Ишь примчались родственнички! Как жива была, никто о ней не заботился, а сейчас кинулись на наследство. Дай им, господи, но к чему было запирать все в квартире и ставить гроб во дворе? Мы бы у них ничего не украли… Отблагодарили они вас за ваши услуги? Дали чего?

— Ни булавки! — прошептала Баворова нетвердым голосом.

— И не дадут!

— Я и не прошу. Пошли ей бог царствие небесное, я ей послужила из христианской любви.

Богослужение было закончено, гроб окроплен святой водой. Черный «брат» забрал свои щиты с барельефами, служители подняли гроб и вынесли на улицу.

За катафалком стояло несколько фиакров. В первые сели родственники Жанины, в следующие — домовладелец с женой и Матильдой, Йозефинка с матерью, и в последний — пани Лакмусова и Клара. Пани Лакмусова пригласила пана доктора, и так как в экипаже оставалось свободное место, она оглядывалась, высматривая, кто еще хотел бы поехать.

У ворот стояли трактирщица, Баворова и Вацлав.

— Пани трактирщица, пани Баворова! — окликнула их Лакмусова. — Кто-нибудь садитесь к нам.

Обе женщины поспешили к фиакру. Трактирщица искоса взглянула на старую Баворову. Обе подошли одновременно, и каждая занесла было ногу на ступеньку. Этого трактирщица не стерпела. Ухватившись за ручку дверцы, она обернулась в злобном недоумении к старой Баворовой. «Как-никак, все же я мещанка!» — резко бросила она и влезла в экипаж.

Пораженная Баворова остолбенела от неожиданности. Вацлав видел всю эту сцену и подошел к матери.

— Мама, — сказал он, стараясь, чтобы его голос звучал твердо. — Мы с вами пойдем за гробом, а то никто больше за ним не идет. У городских ворот возьмем извозчика, если захотим вместе со всеми доехать до кладбища.

После вчерашнего сообщения домовладельца о служебных делах молодого Бавора мать даже не разговаривала с сыном. Сейчас ей тоже не хотелось говорить с ним: с минуту в ней шла внутренняя борьба, потом она сказала:

— Ну конечно, пойдем пешком. Мне вредно ездить, так что извозчика брать не будем. Если хочешь, дойдем до Коширже. Я провожу ее, бедняжку, пешком. При жизни я сделала ей немало добра, послужила и после смерти. Почему же не пройти немножко пешком из христианской любви к покойнице?

— Тогда возьмите меня под руку, — мягко сказал Вацлав, подавая ей руку.

— Я по-городски ходить не хочу… да и не умею.