Льюис Уоллес - Вечный странник, или Падение Константинополя

«Ну наконец! — подумал хранитель, бесцеремонно осмотрев несчастную. — Да уж, если ему нужна красота — красота без любви, — он останется доволен. Такой уж он человек. Я бы скорее согласился на безанты, которые он на нее потратил. На рынке полно таких прелестей, притом здоровых и сильных, а кроме того — зрелых и полных жизни, а не этаких заморышей!.. Однако каждым сетям — своя рыбка, каждому человеку — своя доля, как говорят неверные на другом берегу. Место ее в цистерне, мое дело доставить ее туда. Как мне повезло! Она без чувств, не станет донимать меня мольбами, слезами, не станет упираться! Да хранят ее все святые!»

Закрыв дверцу паланкина, он поспешно вышел во двор, оттуда спустился по ступеням на нижнюю площадку, подтянул к себе лодку и закрепил, положив весла между планширом и ступенькой. Все это он проделал очень быстро.

«Кровь голубки, слезы женщины — трудно сказать, что больше терзает душу… Ну, в путь! В конце его тебя ждет дворец!»

Он извлек ее из паланкина. Совершенно бесчувственная, она была не столько тяжелой, сколько неудобной ношей.

У выгородки он опустил ее на землю и вернулся за лампой. Ступени вниз были скользкими, рисковать он не мог. Доставить девушку в лодку оказалось непросто, но он проделал это со всей мыслимой бережностью; впрочем, больше из страха перед тем, кому служил. Опустив ее голову на сиденье, он почтительно поправил ее одежды.

— О Пречистая Богоматерь Влахернская! — произнес он, глядя в лицо, наконец-то оказавшееся на виду. — Брошь на плече — ах, как сверкают камни! Так и манят к себе! — Отстегнув украшение, он припрятал его под одежду, после чего продолжал: — Какая же она бледная! Нужно спешить — или просто бросить ее за борт. Если она умрет… — По лицу его пробежала тревога, но оно тут же разъяснилось. — А, ну конечно, она прыгнула за борт, пытаясь спастись!

Без дальнейших промедлений он повесил лампу на нос, оттолкнулся от площадки и усердно заработал веслами. Лодка скользила между колоннами, то и дело совершая стремительные повороты. Трудно сказать, в каком именно направлении двигался хранитель и долго ли греб; большая часть времени ушла на то, чтобы огибать препятствия, но вот наконец они достигли плота крестообразной формы, который уже был описан ранее: он был надежно привязан между четырьмя огромными колоннами, на которых держалась кровля цистерны. Лаэль все оставалась погруженной в милосердный сон.

Тогда хранитель перенес бесчувственное тело к дверям низенького одноэтажного домика, или хижины, — таким он представал в слабом свете лампы, — а оттуда внутрь, где стояла такая тьма, что казалось: глаза завязали, причем многократно. Он подошел к ложу, опустил на него девушку.

— Ну вот, моя часть работы сделана! — пробормотал он, набрав полную грудь воздуха. — Осталось осветить дворец! Если она проснется в этом непроглядном мраке… — слова его прервало нечто вроде смешка, — ей он покажется странным, ибо он гуще свежевыжатого масла!

Он поднес лампу поближе — в непроглядной тьме без нее было не обойтись, приходилось думать о ней постоянно, — и среди предметов, ответивших блеском на появление света, оказался отполированный металлический диск, свисавший по центру с потолка. Оказалось, что это люстра со множеством ламп, заправленных маслом. Когда все они вспыхнули, глазам предстало изысканное помещение, безусловно свидетельствующее об утонченном вкусе создавшего ее бесшабашного гения.

На то, чтобы зачитать список всех предметов, которые он собрал здесь как для вразумления, так и для развлечения, ушло бы много времени. Они были повсюду: книги, картины, музыкальные инструменты, на полу — ковер, которым пленилась бы сама мать султана, на стенах — шпалеры из золотых и шелковых нитей, на потолке — узор из деревянных панелей.

Если посмотреть на план плота, можно увидеть, что на одной стороне находился причал, а на других нечто вроде павильонов; тем самым внутреннюю часть домика можно было разделить на три помещения. Стоя под круглой люстрой, обитатель его мог рассмотреть три оставшиеся комнаты, каждая из которых была замыслена и обставлена для определенной цели: та, что справа, — для вкушения пищи, слева — для сна, а третья, напротив двери, для отдыха и чтения. В первой уже был накрыт стол, блестевший стеклом и драгоценными металлами; во второй под пышной грудой розового бархата и сказочной красоты кружева угадывалась кровать, в третьей стояли стулья, кушетка и подставки для ног, — казалось, их лишь вчера вывезли из дворца Птолемеев; на них, раскиданные в художественном беспорядке, лежали веера и шали, от каких не отказались бы даже обитательницы гаремов Персии и Индостана. Однако главным сокровищем этого помещения был лист меди, начищенный так, что его можно было использовать вместо зеркала, — он был в человеческий рост. Рядом с зеркалом был расставлен по полкам туалетный прибор.

Мы уже слышали о Дворце Любви, смутном замысле Магомета; здесь перед нами был Дворец Наслаждений, иллюстрация к теории Эпикура, как ее понимал Демид. В него было вложено столько труда и денег, что становилось ясно: этот плавучий дом, столь убогий снаружи и изысканный внутри, предназначался не для одной только Лаэль. Индийской княжне предстояло стать первой его обитательницей, но за ней должны были последовать другие, столь же прекрасные и высокорожденные, предметы того же поклонения. Но кому бы ни предстояло стать фавориткой на час, три этих павильона и должны были составлять весь ее мир, а вот избавиться от нее было проще простого: воды, текущие неведомо откуда и неведомо куда, сразу наводили на страшную мысль. Все строилось на том, что, оказавшись здесь, она постепенно перестанет томиться по верхнему миру. Хозяйка дома, имеющая под рукой все, чего только можно пожелать, станет королевой, поклоняться которой будут Демид и его избранные друзья из философских кругов. Иными словами, храм Академии, расположенный в верхнем мире, — это всего лишь место встреч; истинный храм находится здесь. Здесь утонченные жрецы будут рассуждать о делах и возносить молитвы; а что до их псалмов и литаний, их веры и обрядов — и что же, что эта новая замена религии есть всего лишь переиначенная старая философия, в основе которой лежит простейшее психологическое представление, а именно что сиюминутное удовольствие — это единственный принцип, достойный культивирования и удовлетворения.

Обстановка и безделушки мало интересовали хранителя. Куда важнее ему было привести пленницу в чувство — ему любопытно было узнать, как она себя поведет, очнувшись. Он брызнул водой ей в лицо и принялся энергично обмахивать ее веером, используя для этого снежно-белое крыло страуса, украшенное по рукояти камнями в форме скарабеев. Не забывал он и молиться.