Льюис Уоллес - Вечный странник, или Падение Константинополя

Тысячное войско безоглядно ринулось в ров. Тем из бойцов, кто сумел встать на ноги, передавали лестницы — их охотно принимали; короткие лестницы сочленяли вместе, а после того, как их удавалось дотянуть до верха стены, их тут же облепляли охочие авантюристы — держа щиты и пики над головой, они карабкались как могли. Находившиеся ниже подбадривали и даже подталкивали товарищей.

— Добыча! Думай о добыче — о золоте, о женщинах… Аллах-иль-Аллах!.. Вверх, вверх, это дорога в рай!

Копья и дротики буквально скрывали лезущих своей тенью. Порой сброшенный сверху крупный камень полностью очищал одну из лестниц, порой, дождавшись, пока ее загрузят полностью, осажденные использовали рычаги и сбрасывали вниз десяток или больше беспомощных, верещащих воинов. Не важно — Аллах-иль-Аллах! Их место тут же занимали живые, спешившие в свой черед совершить смертельный подъем.

Каждый мертвый и раненый превращался в удобную опору; ров быстро заполнялся человеческой плотью, и лестницы уже достигали верха стены, а бой барабанов, боевые кличи, рев рогов и грохот пушек, отвечавших другим пушкам, слились в неумолчный оглушительный гул.

На участках между воротами, там, где стены и башни не были повреждены, задачей лучников и пращеметателей было не давать грекам покоя, чтобы они не бросились на подмогу защитникам других, более уязвимых участков.

Накануне ночью суда, которые раньше блокировали вход в гавань, были подведены к берегу, а поскольку береговая стена была ниже той, что выходила на сушу, их команды с помощью установленных на палубе платформ начали осаду с более удобного уровня. И здесь на стену постоянно пытались закинуть лестницы, причем основная задача состояла в том, чтобы гарнизон оставался на месте.

В гавани, особенно у Деревянных ворот — как уже упоминалось, они были разрушены большой пушкой корабельной батареи почти до основания, — турки лезли вон из кожи, чтобы выйти на берег; однако вмешался христианский флот, и последовало морское сражение, в котором никто не мог достичь окончательного перевеса.

В общем, город штурмовали со всех сторон, и, когда солнце выкатилось наконец на чистое небо над азиатскими высотами, все улицы, дома, дворцы, храмы — да и холмы от моря до башни Исаака — были затянуты зловещей дымкой, сквозь которую те, кто решался высунуться наружу, скользили бледными и дрожащими тенями; если они заговаривали друг с другом, то только чтобы спросить приглушенно: что слышно от ворот?

Вернемся к основным действующим лицам этой страшной трагедии. Накануне вечером Магомет рано отправился на покой. Он знал, что его распоряжения уже выполняют военачальники, которые, в свою очередь, знали, что их ждет в случае неудачи. Пример адмирала, командовавшего флотом в тот день, когда пять христианских галер подкрепления прорвались в порт, был еще свеж в памяти.

— Завтра, завтра, — повторял Магомет снова и снова, пока пажи снимали с него доспехи и откладывали в сторону.

«Завтра, завтра», — звучало у него в мыслях, когда, удобно вытянувшись на широкой бронзовой кровати, служившей ему ложем, он почувствовал, что сон подкрадывается к нему, как к усталому ребенку, и опускает персты забвения ему на веки. Он повторял это слово, как повторяют строчки веселой песни, сперва в мыслях, а потом уж и вслух. Один раз он проснулся, сел, вслушался. Огромное войско, жизни которого находились в его распоряжении, затихло — даже кони, казалось, понимали, что час этот священен для их господина. Вновь погружаясь в сон, он пробормотал:

— Завтра, завтра — Ирина и слава. Звезды мне их обещали.

Судя по всему, для Магомета это завтра было лишь празднеством, которое сулило ему царскую роль в веселой игре, — и празднество это все не наступало.

В третьем часу пополуночи он проснулся снова. У ложа его кто-то стоял, частично заслоняя свет лампады ладонью.

— Индийский князь! — воскликнул Магомет, садясь в постели.

— Да, это я, повелитель.

— Который час?

Князь дал ответ на вопрос.

— Так рассвет уже так близко? — Магомет зевнул. — Скажи мне, — он мрачно уперся взглядом в посетителя, — первым делом скажи: почему ты здесь?

— Скажу, повелитель, и скажу истину. Хотел проверить, удалось ли тебе заснуть. Обычному человеку это было бы не под силу. Хорошо, что мир лишен дара предчувствия.

— Почему?

— Повелитель обладает всеми качествами победителя.

Магомет был польщен:

— Да, завтрашний день я сделаю великим. Но, индийский князь, какие тени тебя тревожат? Почему ты не спишь?

— И я хочу поучаствовать в завтрашнем деле, повелитель.

— В каком качестве?

— Я буду сражаться и…

Магомет прервал его смехом:

— Ты! — И он с ног до головы оглядел согбенную фигуру.

— У повелителя две руки, а у меня четыре, и я покажу их все.

Князь ушел к себе и вернулся с Нило:

— Взгляни, повелитель!

Негр был в воинском облачении короля Каш-Куша: корона с перьями, красно-синий плащ, ниспадающий до самых пят, — тело под плащом обнажено до пояса; ассагай, засунутый за белый кушак, юбка до колен, поблескивающая полумесяцами и серебряными пуговицами, сандалии, расшитые жемчугом. На левой руке его покоился щит с медным обводом и накладками; в правой руке он держал суковатую дубинку — веса ее хватило бы, чтобы завалить быка. Король взирал на молодого султана без всяческого смущения, скорее даже свысока.

— Вижу, понимаю и принимаю четыре руки индийского князя, — оживленно проговорил Магомет, а потом, несколько секунд полюбовавшись негром, повернулся и спросил: — Князь, у меня есть особое побуждение к завтрашнему… хотя, нет, клянусь прохладными райскими водами, побуждений у меня много. Открой мне свое. В твоих речах и действиях я заметил ненависть к грекам, столь же великую, как ненависть шайтана к Богу. Почему? Что они тебе сделали?

— Они христиане, — угрюмо отвечал князь.

— Это хорошо, князь, очень хорошо — даже Пророк считал необходимым очистить землю от этой мерзостной секты, однако этого недостаточно. Я не так стар, как ты, — Магомет упустил странный проблеск, мелькнувший в глазах его гостя, — я не так стар, как ты, однако мне ведомо: у такой ненависти, как твоя, должны быть личные причины.

— Повелитель прав. Стадо я завтра оставлю стаду. Среди перипетий битвы я стану выслеживать единственного врага — Константина. Это и можешь считать моим побуждением.

А потом он рассказал про Лаэль, про свою любовь к ней, ее похищение Демидом, призыв к императору о помощи, его отказ.

— Она была светочем моей души, — продолжил он страстно. — Я терял интерес к жизни — она его возродила. Для меня она была обещанием будущего, как утренняя звезда служит обещанием светлого дня. Я видел ее в снах, а на ее любви строил надежды, подобные сияющим замкам на горных пиках. Но мало того, что грек отказал мне в своей поддержке, чтобы отыскать и вернуть ее. Она и сейчас в плену и предназначена в жены христианину — христианскому священнику — пусть все дьяволы тягаются за его дух! Завтра я накажу тирана, он умрет собачьей смертью, а потом разыщу ее. О да, я ее разыщу, я ее разыщу, и, клянусь светом любви, я покажу, какие бездны ада способна отверзнуть ненависть!