Льюис Уоллес - Вечный странник, или Падение Константинополя

Константин, как мы скоро увидим, обратил внимание на эти отрицательные ответы и как раз собирался сделать соответствующее замечание; однако, с особым трепетом относясь к собственным религиозным убеждениям, он воображал, что и все остальные испытывают те же чувства, и именно эта душевная чуткость, которую, полагаю, читатель оценит по достоинству, не позволила ему поставить вопрос прежде, чем он несколько лучше узнает своего посетителя.

Тут появился слуга с вином; то был девического вида юноша с длинными белокурыми локонами. Склонившись перед царским местом, он поставил серебряное блюдо, на котором искрился в хрустальном графине благородный напиток, на правое колено, дожидаясь распоряжения императора.

Повинуясь знаку, церемониймейстер сделал шаг вперед и наполнил две чаши чеканного золота, тоже стоявшие на блюде, после чего подал их собеседникам. Император поднял чашу и произнес, усилив голос так, чтобы слышали все:

— Индийский князь, я призвал тебя нынче прежде всего ради того, чтобы должным образом отблагодарить за службу, которую ты сослужил моей сроднице, княжне Ирине из Терапии, когда она невольно оказалась в Белом замке; это недавнее событие, безусловно, все еще свежо у тебя в памяти. Судя по ее словам, комендант проявил отменное вежество и гостеприимство и попытался по возможности смягчить тяготы ее пребывания в крепости. Это вызывает изумление, если принять в расчет мрачный внешний вид этого здания, равно как и скудость доступных там удобств, — однако княжна утверждает, что положение, которое грозило ей всевозможными тяготами, вылилось в приключение со множеством приятных неожиданностей. Ныне в замке находится мой посланник, отправленный заверить коменданта в том, сколь высоко я оценил его дружеский жест. Из ее рассказа также следует, что тебе, князь, я обязан едва ли не большим, чем ему.

Гостю пришлось призвать на помощь всю силу воли, чтобы сохранить серьезность в этот момент. При всей своей выдержке, он улыбнулся, подумав о том, какая дилемма встанет перед комендантом: ему придется выслушивать царские благодарности и получать дорогие дары вместо своего молодого повелителя Магомета. Когда посланец вернется с докладом, он, возможно, опишет внешность турка, который оказался главным распорядителем в замке, — и тогда различие между его описанием и описанием, которое дала княжна, предстанет одновременно и загадочным, и очевидным.

— Ваше величество, — заговорил князь с укоряющим жестом, — буря грозила погубить меня так же, как и княжну, так что я не могу утверждать, что оказал ей эту услугу с полнейшим бескорыстием. Более того, считаю своим долгом сообщить вашему величеству, в присутствии всех этих благородных свидетелей, что скорее я в долгу перед вашей благородной сродственницей за ее помощь и содействие, чем она передо мной. Без ее самообладания и красноречия, не говоря уж о благородстве и решительности, с которыми она воспользовалась своими связями с императорской фамилией, превратив простое предложение убежища в договор на высшем уровне между главами двух держав, мы с дочерью…

— Как ты сказал — с дочерью?

— Да, ваше величество, именно такой дар ниспослали мне небеса; я, моя дочь и мои перепуганные гребцы остались бы рядом с замком на воле волн и могли бы уповать на одни лишь молитвы. О нет, ваше величество, добавлю с вашего позволения, что никогда великодушие не расцветало столь дивным цветом, как в тот миг, когда княжна милостиво взяла незнакомца под свое покровительство. Пылкость и преувеличения я давно оставил в прошлом — свидетельствами тому моя борода и взор, утративший остроту, — однако должен признать и готов подписаться под каждым словом, что она наделена силой ума и духа, добротою и красотой, достойными того, чтобы стать царицей при лучшем из царей; а если ей этого не удастся, то лишь потому, что судьба проявила непростительную забывчивость.

К этому времени придворные, привлеченные к трону этим разговором, образовали рядом с ним ослепительный круг — услышать незнакомца им хотелось не менее, чем увидеть; они сразу уловили смысл последней фразы, ибо многие сопровождали императора в поездке в Терапию, каковая оставалась темой склок и пересудов едва ли не менее жарких, чем в первые часы. Они в едином порыве подняли глаза на царственный лик в надежде обнаружить там откровение, однако лицо императора осталось подобным маске.

— Хвала, безусловно, заслуженная и свидетельствует о твоем, князь, умении прочитать женский характер, — проговорил Константин с чуть заметной досадой. — Отныне я знаю, насколько можно доверять твоим суждениям, причем и в других спорных вопросах тоже. Однако если верить словам упомянутой дамы, то мне, князь, остается лишь повторить, что я перед тобою в долгу. Мне приятно дать столь высокую оценку как твоей влиятельности, так и здравомыслию, пришедшемуся столь кстати. Многие лета тебе, о индийский князь, и да проведешь ты их, как вот ныне, среди друзей, которые никогда не упустят возможности подтвердить свое расположение.

И он поднял чашу.

— Как будет угодно вашему величеству, — ответствовал гость, и они одновременно осушили сосуды.

— Подать стул индийскому князю, — распорядился император.

Стул принесли, однако гость отказался им воспользоваться:

— В своем дворце — ибо в родной стране на мне лежат обязанности властителя — мне часто приходится давать аудиенции; у нас, если они носят публичный характер, принято называть их «дарбарами» — и тем, кто ниже меня по положению, сидеть в моем присутствии не дозволяется. Это правило, как и прочие, принятые на таких церемониях, я ввел лично. Я, разумеется, не могу не видеть, что его величество осыпает меня милостями, и взял на себя смелость отвергнуть вот эту не потому, что решил взять на себя роль ментора, а из одной лишь привычки, которая освящена временем и заставляет задать самому себе вопрос: стану ли я нарушать собственные установления? Боже избави!

По залу прошел гул, которому церемониймейстер дал истолкование, многократно кивнув головой. Иными словами, последним поступком ловкий гость завоевал симпатии всего двора, как ранее завоевал симпатии владыки, — теперь даже самые подозрительные из подозрительных не станут сомневаться в том, что он и есть тот самый индийский князь, за которого себя выдает. Император, со своей стороны, не мог не оценить деликатность и убедительность этого высказывания; сразу после этого, явно проникнувшись к гостю безусловным уважением, он перешел к вопросу, который, как я полагаю, уже некоторое время занимает читателя.

— Это давно бы следовало заметить тем, кто отвечает за написание законов, ибо в этом случае они получили бы безусловное право настаивать на исполнении вышеупомянутого правила; неправомерно отказывать человеку в удовольствии соблюдать обычай, который столь глубоко укоренился в его душе. Будь по-твоему, князь.