Льюис Уоллес - Вечный странник, или Падение Константинополя

Едва смолкли аплодисменты, которыми встретили решение его величества, как он заговорил вновь:

— Но хочу повторить снова, о досточтимый гость, — видимо, я неправильно истолковал слова путешественников, из рассказов которых об Индии следует, что жители этой почтенной страны не слишком истово соблюдают церемонии, как религиозные, так и мирские. Многие наши собственные наблюдения за природой Божественного можно свести к исследованию и пониманию благого воздействия той или иной формы преклонения, некоторые из этих форм безусловно возникли еще в храмах языческих богов, однако иные, возможно, происходят из индуизма. Кто знает? А посему, говоря в целом, я страшусь задавать тебе вопросы о тех наших церковных таинствах, про которые я не знаю точно, что они родом из Греции. Одно из них состоится сегодня вечером. Название ему — всенощное бдение. Основное действо — процессия братии из монастырей, находящихся в городе и на островах, — все они состоят в лоне нашей православной церкви, которая, благодарение Господу, простирает свои владения куда дальше, чем наше государство. Святые братья съехались на празднества, которые продлятся несколько дней. После захода солнца из города выйдет шествие, которое направится в ночь. Здесь, в наших владениях, а говоря точнее — у входа в часовню Святой Приснодевы Влахернской, их встречу я. Они проведут ночь в молитве, точно коленопреклоненная армия, оплакивая те муки, которые Спаситель принял в Гефсиманском саду. Мне неведомо, какой веры ты придерживаешься, однако я подумал, князь, — не суди строго, если то было ошибкой, — что созерцание духовной силы наших священнослужителей, которая будет продемонстрирована сегодня, может представлять для тебя интерес; именно поэтому я взял на себя смелость распорядиться, чтобы для тебя возвели на удобном месте помост, с которого можно будет наблюдать, как крестный ход продвигается по террасам. Все, кому ранее доводилось стать свидетелями этого зрелища, укреплялись в мысли о твердости владычества Христа над душами человеческими.

Последние слова изумили князя. Владычество Христа над душами человеческими! Именно то, что он хотел постичь и, по возможности, измерить. Мысли вихрем закружились у него в голове, однако разум остался незамутненным, и он спокойно ответил:

— Вы неизмеримо добры ко мне, ваше величество. Меня уже заинтересовало это таинство. Поскольку у нас, смертных, нет надежды узреть Бога своими глазами, наилучшим приближением к этому остается созерцание людей, которые купно выражают свою к нему любовь.

Взгляд Константина задержался на лице князя. Это высказывание пришлось императору по душе. В голосе гостя звучала столь взвешенная почтительность, что никто бы не заподозрил его в лукавстве. Проходя по галерее с великими произведениями искусства, человек внезапно понимает, что нечто привлекло его внимание; он останавливается, вглядывается, вглядывается вновь и только потом осознает, что привлекла его не картина, а нечто, промелькнувшее в уме. Вот и сейчас, глядя на своего гостя, император скорее мыслил о своем госте, чем видел его, — мыслил о нем со всей силой пробудившегося любопытства и желания узнать его покороче. Если бы он пошел на поводу своего желания, он обнаружил бы его истоки в том, что Индия представляла собой край, где созерцание и психологические эксперименты дошли до точки, где любая новая мысль становилась старой еще до своего выражения, где мудрость зрела до тех пор, пока знание не исчезло, где осталось одно: способность учить других. Иными словами, во времена последнего императора Византии, много веков тому назад, индийская цивилизация представляла собой, как и сегодня, остановившиеся часы, причем остановились они в момент боя, оставив в воздухе невоплощенную славу, подобную приглушенному перезвону соборных колоколов.

— Князь, — произнес наконец император, — ты останешься здесь, пока от Главных ворот не возвестят о прибытии процессии. После этого тебе предоставят провожатого и телохранителя. Дворецкому приказано обеспечить тебе все удобства. — Повернувшись затем к церемониймейстеру, Константин добавил: — Есть ли, мой славный слуга, у нас время выслушать другие речи нашего гостя?

— Ваше величество, у вас не менее часа.

— Ты слышал, князь? Если тебе это не доставит неудовольствия, разъясни, что подразумевал ты под словами, которые я могу истолковать лишь в том смысле, что ты — либо христианин, либо иудей?

Вопрос прозвучал раньше, чем должен был по ожиданиям князя, и задан был в непредвиденной форме. Те, кому видно было его лицо, отметили, что он несколько побледнел, заколебался, обвел зал смущенным взглядом, — уверенность в себе его временно покинула. Возможно, то было лишь притворство, и в таком случае оно оказалось успешным: на всех лицах отразилось если не сочувствие, то внимание.

— Полагаю, ваше величество желает получить определенные сведения. Я — лицо слишком незначительное, чтобы навлечь на себя недружелюбие императора Константинополя. Представляй я определенную церковь, общину или официальную религию, все могло быть иначе, однако я придерживаюсь своей собственной веры.

— Однако ведь ты, князь, возможно, являешься носителем истины — истины самого Господа, — доброжелательно перебил его Константин. — Нам всем известно, что твоя страна была колыбелью представлений о Божественности. Говори и не ведай страха.

Ответом императору был взгляд, исполненный должной благодарности.

— Воистину, ваше величество, доброе расположение мне просто необходимо. Вопрос, который мне был поставлен, завел в кровавые могилы большее число несчастных, чем пожары, мечи и разбушевавшиеся волны, вместе взятые. Кроме того, чтобы объяснить, почему я верю в то, во что верю, требуется времени больше, чем есть в нашем распоряжении; я говорю об этом столь дерзко, поскольку, ограничивая меня, ваше величество ограничивает и себя. А потому пока сведу речь к определению своей веры. Но прежде всего отмечу: из моих слов не следует, что я могу быть лишь христианином или иудеем, ибо как воздух переносит множество частичек света, так и вера способна вобрать в себя множество точек зрения.

Голос князя постепенно обретал силу, краска вернулась на его лицо, глаза раскрылись широко и сияли странным светом. И вот он поднял правую руку, сжав в кулак все пальцы, кроме первого — он был длинным и тонким, — и помахал им над головой, точно волшебной палочкой. Даже если бы собравшиеся и не хотели его слушать, теперь они не могли отвернуться.

— Я не исповедую индуизм, о повелитель, поскольку не верю в то, что люди способны создавать собственных богов.