Жерар Нерваль - Дочери огня

— Этот проклятый черный пес приносит мне несчастье, — сказал я себе, — не будь его, она бы, конечно, меня впустила.

Ну так вот, никто из нас не вошел к ней — ни пес, ни я. В ту самую минуту, когда открылась дверь, он вдруг умчался, как причудливое видение, каковым он и был, а мне красотка назначила свидание на следующий день.

Назавтра я был в отвратительном расположении духа; было очень холодно; у меня были дела в городе. Я пришел не в назначенный мне час, а позже, уже днем. Меня встречает некое существо мужского пола и, открыв мне дверь, спрашивает, как верблюжья голова у Казота: «Che vuoi?» [285] «Che vuoi?» — Чего ты хочешь? (ит.). — В повести Жака Казота «Влюбленный дьявол» (1772) вызванный магическими заклинаниями дьявол является сначала в образе верблюжьей головы, потом болонки и, наконец, хорошенького пажа, который оказывается переодетой девушкой. Нерваль живо интересовался творчеством и личностью Казота, издал его повесть в 1845 г. со своим вступительным биографическим очерком, который потом вошел в книгу «Иллюминаты». Так как он был все же менее страшен, чем Казотов верблюд, я уже готов был ответить: «Мне нужно видеть мадемуазель…», — но — о ужас! — вдруг обнаруживаю, что не знаю, как зовут мою возлюбленную. А между тем, как я тебе писал, знакомы мы с ней уже целых три дня. И вот бормочу нечто нечленораздельное; мужчина смотрит на меня как на какого-то проходимца; я удаляюсь. Превосходно.

Вечером брожу вокруг ее дома; она возвращается к себе, ловлю ее, прошу извинения и спрашиваю весьма нежным голосом:

— Мадемуазель, не сочтете ли вы нескромным, если я спрошу у вас ваше имя?

— Вхахби.

— Простите, как?

— Вхахби.

— О, умоляю! Напишите мне его. Так вы, выходит, цыганка или венгерка?

Она родилась в Ольмюце, моя голубушка… Вхахби, в самом деле, имя совершенно цыганское, а между тем это милое белокурое существо и имя свое произносит так трогательно, что похожа на ягненочка, изъясняющегося на своем родном языке. И вот дело затягивается; и я уже понимаю, что предстоит длительное ухаживание. Однажды утром прихожу к ней, и она говорит мне очень взволнованно:

— Ах, боже мой, он заболел.

— Кто он?

Тогда она произносит имя, которое тоже звучит весьма по-цыгански, и говорит:

— Да входите же.

Вхожу во вторую комнату и нахожу там лежащего на постели огромного детину, который был с нами в тот вечер в таверне и одет был тогда в костюм охотника из комической оперы. Этот малый всячески показывает мне, что очень рад меня видеть; рядом с ним на постели растянулась длинная борзая. Не зная, что сказать, я говорю: «Какая прекрасная собака», глажу ее, что-то приговаривая, это продолжается довольно долго. Над постелью висит ружье лежащего господина, но, судя по сердечности, с которой он меня встретил, оснований для беспокойства у меня нет никаких. Он объясняет, что у него лихорадка, и это чрезвычайно досадно, потому что сейчас как раз самый сезон охоты. Я наивно спрашиваю у него, охотится ли он на серн; тогда он указывает мне на дохлых куропаток, с которыми возятся в углу какие-то дети.

— А, это прекрасно, сударь.

Тогда, чтобы как-то поддержать разговор, ибо моя красотка не возвращается, я, как истый буржуа, спрашиваю:

— Ну а как эти детки учатся? Почему они не в школе?

Охотник отвечает:

— Они еще слишком малы.

Я говорю, что в моей стране детей отдают в школы взаимного обучения с младых ногтей, и долго распространяюсь об этом методе. В это время входит Вхахби с чашкой в руках. Я спрашиваю охотника, имея в виду его лихорадку:

— Должно быть, это хинная настойка?

Он отвечает:

— Да.

Но, видимо, он меня не понял, ибо через минуту я увидел, что он крошит в эту чашку хлеб: никогда не слыхал, чтобы хинную настойку употребляли как суп; и в самом деле, это оказался бульон. Лицезрение сего длинного малого, поглощающего суп, было столь же малоувлекательным, как этот мой рассказ о нем. Хорошенькое любовное свидание, нечего сказать… Прощаюсь с охотником, желаю ему скорейшего выздоровления и возвращаюсь в первую комнату.

— Послушайте, — говорю я молодой цыганке, — этот больной господин — кто он? Ваш муж?

— Нет.

— Ваш брат?

— Нет.

— Возлюбленный?

— Нет.

— Так кто же он такой?

— А никто. Просто охотник. Следует тебе сказать, чтобы ты понял смысл моих вопросов, что в этой второй комнате стояло три кровати, и она объяснила мне, что одна из них принадлежит ей и что именно это мешает ей принять меня у себя. В общем, я так и не мог уразуметь роли этого персонажа. Она тем не менее сказала, чтобы я завтра приходил снова; но я подумал, что если приходить для того, чтобы наслаждаться беседой с охотником, то лучше уж дождаться его выздоровления. Увидел я Вхахби только неделю спустя; она так же мало удивилась моему появлению, как и тому, что я так долго не приходил. Охотник, очевидно, уже успел поправиться, в доме его не было… Я никак не мог понять, чем же теперь объясняется ее неуступчивость; она сказала, что дети в соседней комнате.

— Это что, ваши дети?

— Да.

— Черт возьми!

Их было трое — с волосами цвета спелой пшеницы, такие же белокурые, как и мать. Я нашел все это столь патриархальным, что лучше уж приду как-нибудь в другой раз. Трое малюток, охотник и красотка никуда от меня не денутся — вернусь сюда, когда позволит время.

Продолжение дневника

Вот как проходит здесь мой день: вставши утром, обмениваюсь приветствиями с несколькими итальянцами, проживающими, как и я, в «Черном орле», закуриваю сигару и спускаюсь по длинной улице предместья Леопольдштадта. По обе стороны здания, что выходит на набережную небольшой речушки Вены, отделяющей нас от центрального города, расположены две кофейни, где всегда роится множество востроносых евреев, по выражению Генриха Гейне, устроивших здесь нечто вроде биржи, некоторые прямо на улице, другие, более богатые, — в помещении кофейни. Вот где еще можно увидеть великолепные бороды, длинные лапсердаки из черного шелка, у кого более, у кого менее засаленные, и услышать непрерывное гудение, которое оправдывает выражение, употребленное поэтом. Это в самом деле целый рой, в котором есть и пчелы, и трутни.

Как приятно пропустить утром стаканчик Kirschenwasser [286] Вишневая настойка (нем.). в одной из этих кофеен; затем уже можно отважиться ступить на Красный мост, ведущий к Ротентор — городским укрепленным воротам. Но прежде остановимся на спуске у стены и почитаем на ее углу театральные афиши. Их здесь почти столько же, сколько в Париже. «Бургтеатр», который является местной «Комеди Франсез», объявляет о постановке какой-нибудь пьесы Гёте или Шиллера, этих Корнеля и Расина немецкого классического театра; далее следует Koertnerthor-Theater, то есть театр у Кертнертор, в котором идет либо Мейербер, либо Беллини, либо Доницетти; есть еще театр an der Wien (венский), где даются мелодрамы и водевили, обычно переведенные с французского. Существуют еще театры Леопольдштадта, Йозефштадта и т. д., не считая множества театральных кофеен, о которых я давеча писал тебе.