Жерар Нерваль - Дочери огня

Вы понимаете, дядюшка, что эта мысль пришла в голову отнюдь не ему, а его батюшке, который всегда воображал, будто я ласкаюсь к вам в ущерб моему кузену. Вам-то, благодарение богу, известно, что я никогда и слова о нем не сказал дурного; что же до того, что он пренебрегает всякими разумными занятиями или, во всяком случае, предается множеству самых пустых дел, что он промотал все состояние своей матери и треть нашего поместья в М., что он ездит по белу свету, демонстрируя свои артистические вкусы, свои претензии на остроумие, свои сумасбродные увлечения и тысячи причуд, оскорбляющие все общепринятые понятия, то вы знаете, дядюшка; до всего этого мне весьма мало дела. И однако признаюсь, что мне не доставляет ни малейшего удовольствия встречаться с этим вертопрахом в высших кругах, куда призывает меня мое нынешнее положение.

Пока еще об этом нет и речи, мы еще только встретились за табльдотом в Мюнхене. И почему только не велел я себе принести обед прямо в мои комнаты — сам не знаю! Это избавило бы меня от этой встречи. Всякий раз, когда поступаешь не так, как то подобает безукоризненно воспитанному человеку, неизбежно в этом раскаиваешься — таково одно из преподанных мне вами жизненных правил; никогда более не стану я пренебрегать им. Итак, между нами на расстоянии завязывается разговор, и вы сами понимаете, что отвечаю я, со своей стороны, крайне односложно. За столом были одни англичане да немцы, однако они прекрасно нас понимали. И вот он начинает высмеивать, да еще обычным своим язвительным тоном, который вы хорошо помните, мое новое положение дипломата, спрашивает, что я везу — войну или мир, и другие подобные же глупости. Я знаками стараюсь дать ему понять, что неосторожно вести подобные разговоры, и действительно, как мне стало потом известно, за табльдотом находился один прусский шпион и один английский; меня, несмотря на мое звание атташе, приняли за шпиона французского. Немцы не понимают или не хотят поверить, что наше правительство никогда не станет прибегать к подобным средствам, что мы в своей политике действуем всегда честно или в соответствии с дипломатическим соглашением.

В конце концов я встал, отозвал его в сторону и дал ему понять, насколько его поведение нескромно по отношению ко мне. «Мы уже не юные сумасброды, — сказал я ему, — правительство оказало мне доверие, возложив на меня новое звание и новые обязанности. Дорожная карета, которой я еду в Вену, возможно, везет в себе судьбы большого государства…» — «Ах, так ты едешь в дорожной карете», — тотчас же прервал меня кузен. — «Я путешествую только так». — «В самом деле, это очень удобно для тех, кто не любит пеших прогулок. А я, если страна красивая, путешествую только пешком». — «Что ж, на здоровье». — «А впрочем, здешний край на редкость скучный: плоские песчаные земли да редкие сосновые леса, в реках нет воды, в городах нет мостовых, в тавернах нет вина, женщины…» Я поспешил прервать его, а то он бы еще больше меня скомпрометировал. «Мне пора ехать, — сказал я, — я остановился в Мюнхене, только чтобы пообедать». — «Ты хочешь сказать — поужинать, здесь ведь обедают в час дня, а сейчас уже восемь». — «Итак, прощай». — «А не хочешь ли остаться послушать старуху Шрёдер-Девриент [290] Шрёдер-Девриент Вильгельмина (1804–1860) — знаменитая оперная певица, выступавшая в Венской опере. в „Медее"?» — «У меня более срочные дела». — «Знаешь, я, кажется, сейчас совершу глупость». — «В это я охотно верю». — «Понимаешь, какое дело? Я выехал из Парижа с намерением навестить нашего дядюшку. Чтобы не ехать однообразными дорогами центральной Франции, я отправился через Бургундию. Я сделал крюк, чтобы увидеть Юру, а затем Констанцу, этот город соборов (декорации в «Опере» совсем на него не похожи, и это хорошо), — самое прекрасное в Констанце, на мой взгляд, это пароход, который увозит вас от ее берегов и дает вам возможность в течение шести часов общаться с пятью различными народностями. Я не собирался задерживаться в Баварии, но в Линдау мне наговорили всяких чудес о Мюнхене. За сегодняшний день я успел уже осмотреть город вдоль и поперек, и с меня хватит. В твоей карете есть свободное место, ты едешь в Вену, я еду с тобой. Мне очень любопытно увидеть эту столицу».

Я надеялся отговорить его от этого намерения и спросил, есть ли у него доверенные письма. Он показал мне письмо одного из Ротшильдов, в котором тот рекомендует его всем своим отделениям. Я не знаю, чего стоит такая бумага, которая кажется мне не более как письмом вежливости. Но там, в Вене, они все это сами решат. Мне из верного источника известно, что там и суток не позволят оставаться иностранцу, у которого в бумажнике нет приличной суммы.

И все же его болтовня изрядно развлекала меня в течение всего нашего пути, который был отнюдь не легким, особенно в Зальцбурге, одном из самых нецивилизованных мест земного шара. В Вене он остановился в гостинице где-то в предместье, желая, по его словам, сохранить полное инкогнито. Я очень этому рад и желал бы впредь встречаться с ним как можно реже. Он, конечно, вам напишет и станет извиняться, что вместо Перигора попал в Вену. Правда, поскольку Земля круглая, ничто не помешает ему выполнить свой долг в отношении вас в течение всего будущего года».

Таково письмо этого милого мальчугана… Что ты на это скажешь? Вот какие услуги оказывают нам наши родственники.

Господин фон Ц. просил меня сохранить его дружескую откровенность в полнейшей тайне. Но согласись, заботливая венская полиция на что-нибудь да годится… во всяком случае, когда у тебя есть друзья!

Вена, на мой взгляд, разительно напоминает собой Париж, каким он был в XVIII веке, в 1770 году, например; а сам я себе кажусь этаким поэтом-чужеземцем, затерявшимся в этом обществе, наполовину состоящем из блестящей аристократии, а наполовину — из беззаботных на вид простолюдинов. Но от тогдашнего французского народа низшие классы Вены отличаются отсутствием национального единства. Словаки, мадьяры, тирольцы, иллирийцы слишком озабочены своими национальными различиями и не в состоянии были бы договориться между собой, окажись у них даже какие-либо общие интересы. Кроме того, предусмотрительная и изобретательная имперская полиция не позволяет оставаться в городе ни одному рабочему, у которого нет работы. Все ремесла объединены в цехи; ремесленник, прибывающий из провинции, подлежит таким же правилам, что и путешественник-чужестранец. Он должен иметь рекомендацию от прежнего хозяина или какого-нибудь именитого горожанина, который берет на себя ответственность за его поведение и за возможные его долги. Если он таких гарантий предъявить не может, ему дают двадцать четыре часа на то, чтобы ознакомиться с памятниками и достопримечательностями Вены, после чего подписывают ему его расчетную книжку и направляют в любой другой город по его выбору, где беднягу ожидают точно такие же мытарства. В случае неподчинения его препровождают по месту рождения, где за его поведение ответственность несет муниципалитет, который обычно, если в этом городе нет промышленности, посылает его на сельские работы.