Жерар Нерваль - Дочери огня

Покончив с очень вкусным супом, я обернулся, собираясь заказать второе блюдо, и тут ко мне подошел жандарм.

— Ваш паспорт.

Полным достоинства жестом сую руку в карман… Паспорт остался в Mo: там его взяли у меня для записи в книгу проезжающих, а утром я начисто забыл о нем. Как забыла и хорошенькая горничная, с которой я расплачивался за постой.

— В таком случае, — сказал жандарм, — следуйте за мной к господину мэру.

К мэру! Еще если бы это был мэр города Mo! Но к мэру Крепи! Тот, первый, не сомневаюсь, был бы куда снисходительнее.

— Откуда вы приехали?

— Из Mo.

— Куда направляетесь?

— В Крейль.

— С какой целью?

— С целью принять участие в охоте на выдру.

— И, по словам жандарма, при вас нет паспорта?

— Забыл его в Mo.

Я сам понимал, как неубедительны мои ответы.

— Ну что ж, вы арестованы, — отеческим тоном произнес мэр.

— Где я проведу ночь?

— В тюрьме.

— Вот оказия! Вряд ли я там хорошо высплюсь.

— А это уже ваша забота.

— Ну а если я заплачу жандарму или, скажем, двум жандармам, чтобы они постерегли меня в гостинице?

— Это воспрещено.

— Но был же такой обычай в восемнадцатом веке.

— Был, да вывелся.

Я меланхолически последовал за жандармом. Тюрьма в Крепи старинная. Я даже думаю, что склеп, в который меня привели, существовал уже во время крестовых походов: он был старательно укреплен римским бетоном.

Такая роскошь меня опечалила: я с радостью занялся бы дрессировкой крыс или приручением пауков.

— Здесь, должно быть, сыро? — спросил я у тюремщика.

— Да что вы, очень сухо. После всех поправок и починок ни один из этих господ не изволил жаловаться. Моя жена приготовит вам постель.

— Но, знаете ли, я парижанин, люблю спать на мягком.

— Она положит вам две перины.

— А нельзя ли мне закончить у вас ужин? Я только успел съесть суп, как явился жандарм.

— Сейчас никак невозможно. Время позднее, в Крепи уже все спят, но завтра я куплю вам, что пожелаете.

— Спят в половине девятого вечера!

— Уже пробило девять.

Жена тюремщика поставила в моем склепе раскладную кровать, понимая, очевидно, что я не поскуплюсь, расплачиваясь за услуги. Кроме двух перин, я получил еще пуховое одеяло. Так что в ту ночь вся моя персона, можно сказать, была в пуху.

Спал я не больше двух часов, и в тревожном моем сне больше не видел маленьких гномов-благодетелей: эти существа, зачатые и возросшие на почве Германии, меня совсем покинули. Зато я предстал перед неким судилищем — судьи сидели поодаль в глубокой тени, пропитанной внизу схоластической пылью.

Председатель делал вид, будто он — г-н Низар [333] Низар Жан Мари (1806–1888) — критик и историк литературы, академик, преподаватель «Коллеж де Франс». , асессоры были похожи на господ Кузена и Гизо [334] ◦ Кузен Виктор (1792–1867) — философ-идеалист, читал лекции в Сорбонне и «Коллеж де Франс». ◦ Гизо Франсуа (1787–1874) — историк и политический деятель. , у которых я учился в Сорбонне. Но в отличие от тех времен я пришел не на экзамен. Мне предстояло выслушать смертный приговор.

На столе были разложены английские и американские magazines [335] Журналы (англ.). , а также множество иллюстрированных книжонок по six pence [336] Шесть пенсов (англ.). каждая, на которых я смутно различал имена Эдгара По, Диккенса, Эйнсуорта и т. д.; по правую руку от судей высились три тощие и сумрачные фигуры в облачениях из латинских диссертаций, напечатанных на атласе, и мне удалось даже разобрать названия: «Sapientia», «Etilica, «Grammatica» [337] «Философия», «Этика», «Грамматика» (лат.). . Призраки-обвинители презрительно выкрикивали по моему адресу следующие слова: «Фантаст! Реалист!! Фельетонист!!!»

Я расслышал несколько фраз из обвинительной речи; голос, произносивший ее, был вполне достоин г-на Патена: «От реализма до преступлений всего один шаг, ибо преступление по самой своей сути реалистично. Фантазизм это прямой путь к обоготворению чудовищ. Фельетонизм довел этот заблудший ум до того, что вот он гниет в тюремной камере на сырой соломе. Он и ему подобные начинают с посещения Поля Нике, затем они сотворяют себе кумира из женщины-мериноса с рожками, а кончают тем, что в городе Крепи их берут под арест за бродяжничество и неумеренное трубадурство».

Я пытался возражать, называл имена Лукиана, Рабле, Эразма и прочих классиков-фантастов. И сам почувствовал, что становлюсь претенциозным.

Тогда, обливаясь слезами, я воскликнул:

— Confiteor! Plangor! Juro!.. [338] Признаюсь! Бью себя в грудь! Клянусь! (лат.). Клянусь больше не грешить этими творениями, преданными проклятию Сорбонной и Французским Институтом, буду писать теперь только на темы исторические, философические, филологические и статистические… Мне как будто не верят?.. Ну хорошо, начну строчить романы добродетельные и пасторальные, добиваться премий за поэтичность и этичность, буду сочинять книги против рабства и в защиту младенцев, дидактические поэмы… трагедии! Да, да, трагедии!.. Я даже продекламирую сейчас ту, которую сочинил в предпоследнем классе, — она как раз вспомнилась мне!..

Видения исчезли, испуская жалобные вопли.

Глухая ночь! Где это я? В застенке!

Неразумный человек! Вот к чему привело тебя чтение английского очерка под названием «Ключ от улицы»… Ищи теперь ключ от вольного простора!

Засовы залязгали, дверь заскрипела. Тюремщик спросил, хорошо ли мне спалось.

— Отлично! Просто отлично!

Нельзя же быть неучтивым.

— Как отсюда выбраться?

— Наведут справки в Париже и, если отзывы будут благоприятные, дня через три-четыре…

— А можно мне поговорить с каким-нибудь жандармом?

— Тот, который приставлен к вам, должен вот-вот прийти.

Вошедший жандарм показался мне посланцем небес.

— Ну и повезло же вам!

— Повезло? В чем? — А в том, что сегодня у нас день сношений с Санлисом, значит, вы предстанете перед товарищем прокурора. Вставайте, пойдем.

— А как я попаду в Санлис?

— На своих двоих. Пять лье, сущие пустяки.

— Да, но если польет дождь… меж двух жандармов, по раскисшим дорогам…

— Имеете право нанять карету.

Пришлось нанять карету. Сущие пустяки, каких-нибудь одиннадцать франков, да еще два франка тюремщику за услуги, в сумме тринадцать франков. Злосчастная моя судьба!

Впрочем, оба жандарма были весьма любезны, я даже подружился с ними, рассказывая, пока мы ехали в Санлис, какие сражения происходили тут во времена Лиги. Когда впереди завиднелась башня Монтепиллуа, рассказ мой стал патетичен, я описал им битву на этом клочке земли, перечислил эскадроны драгун, вкушающих вечный сон в этих мирных полях; мои провожатые даже остановили карету и пять минут созерцали башню, а я меж тем объяснял, как в ту эпоху был устроен укрепленный замок.